4F::Тема::Обсуждение литзадания

Немного не то, что я хотел, но:

Вечные

Тяжело назвать день, когда я начался. Кажется, что я был всегда и никогда не кончался. Кажется, что я буду всегда несмотря ни на что. Но… Я настоящий никогда больше не повториться. Странно все это… Моя жизнь странная. Одновременно во мне умещаются и я неповторимый и я - уходящий корнями глубоко в прошлое. Я могу стать началом для других таких же как, но в то же время этим другим буду именно я.
Я - дерево. И зовут меня Антоновка. По крайней мере так меня называют люди в чьем саду я произрастаю. Произрастаю… Это тоже слово которое придумали люди. У них все сложнее, чем у нас деревьев. Они не видят непосредственность природы и стараются все причесать и упорядочить. Систематизировать. Да, я теперь даже такие слова знаю. А все потому, что наш садовод грамотный. Он часто прохаживается среди нас и умно и сдержанно беседует со своим сыном.
Мы все понимаем. Мы понимаем всех. Но не умеем разговаривать. Люди считают себя самыми умными. Быть может это и так. Но на мой взгляд они не умны, а расчетливы. Ум - это память. Я помню себя еще дикарем в буйном лесу. А они… Память о людях хранят их дети. Но они слишком заняты собой, чтобы уделять предку достаточно времени.
В этом саду я с самого начала и, верно, меня скоро спилят. Но, я не грущу, ведь я уже жив во многих-многих других отпрысках обосновавшихся здесь же в нашем саду. Я плодовит. Каждую осень мои ветви ломятся от семян, которые садовод бережно собирает, чтобы отвести на переработку. Интересно, что это такое «переработка»?
Садовод тоже плодовит. Я расту в саду уже несколько десятков лет. За это время у него появилось пять отпрысков. Сначала он называл их детьми, потом лодырями, а теперь дураками. Некоторые из них пропали. О них садовод вспоминает с горечью и сетует на то, что они бросили его, предали их общее дело и перебрались в город. Город. Это такое место, где много камней и очень мало деревьев. Откровенно говоря, я побаиваюсь городов и не понимаю тех, кто туда перебирается. Ведь там нечем дышать!
Об одном из отпрысков садовод вспоминает со скорбью. Он - умер. У людей умереть - это навсегда. Вот, если меня спилят или вырубят, то я продолжусь в своих отпрысках. На первый взгляд у людей так же - они появляются друг от друга… Только они забывают тех, от кого положили свое начало. А забвение это смерть. Если бы мои черенки не знали, кем они являются - не знали, что они это я, то, возможно, они возомнили бы себя рябиной или тыквой и тогда стали совсем другими. Потеряли корни и изменились до неузнаваемости.
Выходит, что именно это и произошло с детками моего садовода. Но не со всеми. У него есть один, который остался ухаживать за нами, который стал продолжением своего предка. Мне он нравиться. Он искренне любит нас, разговаривает с нами, как будто знает, что мы его слышим. Иногда, особенно когда мы благоухаем, он приходит к нам ночью и подолгу сидит на скамейке, вздыхает и ничего не говорит. В такие мгновения мне хочется заговорить с ним, прикоснуться к нему лепестками и я жалею, что не умею разговаривать.
У него есть свои детки. Я чувствую их торопливое топотание, и смеюсь, когда они щекочут ветви, взбираясь по мне. Их трое и они все примерно одного возраста. И, мне кажется, что это благодарные детки. Такие резвые и любящие нас должны помнить своего родителя всегда. Ведь так и должно быть.
Наблюдая за садоводом и его детками, я ясно вижу, что в глубине мы похожи. Все мы, так или иначе питающиеся от земли, похожи. Они ходят и разговаривают, мы - растем и молчим. Для них продолжить себя в детках - важное и трудное действие. Для нас - это естественный и непрерывный процесс. Но именно это нас и объединяет. Мы, как и все живое, стремимся продолжить самих себя в своих детках. И это самое главное видно в каждом живом создании.
Темными холодными зимами я долго размышлял о том, почему для садовода и подобных ему сохранение себя в своих детках превращается в стремление. В тяжелую и неестественную цель, которая для нас - непосредственна как восход солнца… Даже когда мою часть прививают другому дереву, то и тогда я остаюсь собой. Когда мои семена падают на землю, они прорастают мной. А людей должно приложить колоссальные усилия, чтобы сохранить себя в детках. И более того, от тебя как от родителя мало чего зависит. Все зависит от отпрыска, от его желание сохранить родителя в себе, пронести его через жизнь и передать уже своим деткам.
Может это от того, что они умеют говорить? И если бы груша могла рассказать как хорошо быть грушей, то она смогла убедить яблоню стать грушей? Только к чему это? Ведь груша такая же как и я. Она так же растет, так же приносит плоды, так же цветет и так же засыхает. Разница если и есть, то она в несущественных формах… Да и потом, стань я грушей, как я сохраню себя в своих детках? Ведь это будут совсем другие растения.
Вчера на меня прибили скворечник. Я что, я не против. Птички это хорошо, а еще лучше, что они делали это вместе. Сын моего садовода со своими детками смастерили его вместе - я слышал как они стучали веселыми голосами неподалеку. Потом самый старший отпрыск забрался на меня - на самую высокую ветку, а оставшиеся внизу ему помогали.
Может быть, в этом вся суть? Чем больше детки проводят времени с родителями, тем охотнее они потом сохраняют их в себе? Тем увереннее становятся их продолжением? Я, например, вырос из семечка, которое долго было привязано к предку. Потом я креп в яслях, а когда подрос, то очутился здесь. Правда, после из моих семян уже никто не прорастал, зато черенков с побегами я отдал много. Больше, чем любое другое дерево в нашем саду. Хм, а может быть переработка моих плодов это то же самое, что случилось с детками моего садовода?
Скоро меня точно срубят. Оно и к лучшему. Я уже не тот, каким был раньше. Кора шелушиться, покрывается мхом, я чувствую, как корни стали тверже и уже не так хорошо впитывают влагу. Но я не грущу. Я уже живу в других деревьях. И буду жить вечно.

* * *
На следующий день после бомбежки зачистной отряд вошел в город. Проезжая мимо развороченный и выгоревших до основания домов ротный не обращал на них внимания. Его сознание терзали мысли далекие от внезапно грянувшей войны.
Дома на родине у ротного осталась семья. Жена, две дочери и сын. Именно сын, который наотрез отказался вступать в ряды армии и идти в наступление, терзал сейчас воображение бывалого воина. В свое время они мало общались. И ротный с прискорбием признавался себе, что даже думал он о нем скупо и редко. Зато теперь, когда он пропал, и за уклонение ему грозила казнь по военному трибуналу, сын снился ротному каждую ночь. Во сне они ругались. Постоянно ругались. А так хотелось, хотя бы во сне, обнять его, почувствовать, что это - твоя плоть и кровь, что это - ты. Но… Ротный вздохнул и с тоской окинул взглядом пепельную, кое где дымящуюся разруху.
На окраине города чернел сад. Наверняка в самую его сердцевину угодил напалмовый заряд - настолько черна была земля. Глядя на обуглившие головешки, которые некогда цвели и шептались на ветру, ротный вздохнул очередной раз.
- Товарищ капитан! - К бронетранспортеру подбежал капрал. - Смотрите!
Ротный склонил голову и увидел, что солдат протягивает ему шапку полную свежих яблок.
- Где ты их взял? - Спросил ротный и взял себе одно.
- Вон там, товарищ капитан, - и солдат махнул рукой куда-то вдаль.
Ротный посмотрел в указанном направлении и с удивлением увидел яблоню. Старую и не тронутую огнем.

Ом Мани Падме Хум.

Запоротый рассказ. Потому что во второй раз задумал всё слишком широко. А не хватило места, да ещё со всякими Скайримами, не хватило и сил. Но в принципе идея, думаю, будет понятна. Ну, и закончен он, в конце концов.

Deus ex machina

- Ну, и пускай. Пусть идут. – Влажный, пропитанный солью ветер обволакивал побелевшие губы и шелушащиеся щёки. – Пусть уходят. Возвратившись, они уже ничего не найдут. Даже меня. – Он почувствовал, как туманится взгляд от сдерживаемых рыданий. Сочувствующий ветер отправлял тонкие ручейки слёз к вискам. Он отвернулся от моря и в последний раз увидел пылающие золотом штандарты с чёрным тигром, исчезающие за тревийской грядой. – Прощайте.

Опустел даже порт. Не было привычной пестроты флагов и серо-белого скопища парусов. Торговые суда ушли ещё до рассвета. А к вечеру в порту не было даже рыбацких лодок.
Между осиротевшими прилавками рыбного рынка подвывал ветер. Не было слышно брани. А возле портовой таверны никто не дрался.
Вообще он всегда побаивался портового района. Да, и кто из мальчишек его не боялся? Но их всех порт манил. Своей опасностью, своими, казалось бы, бесконечными возможностями, разнузданностью и свободой. И здесь никто не смотрел на них с осуждением и отвращением.
Но не теперь.
Теперь он шёл в одиночестве.

Тысячи серых, выцветших палаток раскинулись вблизи города. Сотни золотых штандартов с черным тигром реяли над ними. От лагеря несло дерьмом. Солдаты не стали мудрить и выкопали выгребную яму впритык к палаткам. Впрочем, это мало кого волновало - к запаху все уже привыкли и совсем не замечали густой удушающей вони.
Чумазые и голодные дети крутились возле лагеря, смело разглядывая солдат и рыцарей. Не менее чумазые рыцари и солдаты детей предпочитали не замечать. Лишь иногда какой-нибудь воин кидал разнокалиберной молоди кусок хлеба, чем вызывал легкую потасовку среди детей.
Армия вызывала у мальчишек восхищение, даже несмотря на её явно потрепанный и жалкий вид.
Говорили, что воины пришли с юга, где у них получилось отбросить войска Ардонии. Но говорили об этом с печалью. Говорили, что ещё одна такая победа и от армии уже ничего не останется. Но мальчики всё равно восхищались своими солдатами и рыцарями.
- Эй, толстый! – Крупный, заросший бородой рыцарь с пронзительно синими глазами обратился к стайке мальчишек. Среди болезненно худых товарищей, небольшой и толстый мальчик действительно выделялся. Он вздрогнул и огляделся, безуспешно высматривая другого, несомненно, несуществующего толстяка. – Именно ты. Иди сюда. – Рыцарь поманил толстячка. И тот пошёл. Не замечая настороженных и одновременно завистливых взглядов друзей. Рыцарь оценивающе осмотрел его и двинулся вглубь лагеря. Мальчик посеменил следом.
- Как тебя зовут парень? – Рыцарь, не оглядываясь, продолжал идти, бренча чуть ржавыми доспехами.
- Белив, господин. – Страх почти прошёл, и Белив с жадностью осматривался. Лагерь был оживлён. Повсеместно были разведены костры. Почти над всеми нависали чёрные, закопчённые котлы, в которых что-то помешивали усталые солдаты. Разговоры сливались в один громкий гул. Какой-то солдат безуспешно орал чьё-то имя. Возле одной из палаток Белив с восхищением заметил полураздетых женщин.
- Я сэр Предикт дэ Руанд из Троелистья. Моего пажа убили. Я хочу, чтобы ты послужил мне, пока мы отсюда не уйдем. Здесь хорошо кормят. – Рыцарь покосился на толстячка и усмехнулся. – Ещё я заплачу тебе один профиль. – Глаза Белива загорелись. За всю свою жизнь, он не держал в руках серебренной монеты. Он согласился почти без раздумий.
К вечеру ноги чудовищно болели, болели и руки. Работа пажа оказалась несколько не такой, как представлял её себе мальчик. После чистки доспехов и лошади, он почти весь вечер бегал с устными сообщениями по лагерю. Наконец, новоявленный паж обильно поел похлебки, и сэр Предикт отправил его в шатёр к слугам. Место Беливу нашлось исключительно из-за личного вмешательства рыцаря. И теперь лежа на тюфяке с соломой он пытался заснуть. Он был уверен, что заснёт мгновенно, потому что, пожалуй, за всю жизнь Белив так не уставал, но сон не шёл. Тогда, совсем не желая, он стал слушать разговоры остальных слуг.
Они говорили о женщинах, о войне, говорили гадости о рыцарях и солдатах. Потом снова о женщинах и снова, о войне. А потом Белив уснул.
Детство. Грязный домик на берегу моря. Отец - рыбак. Вечно пьяный и злой. У Белива должно было быть шесть братьев, но не было ни одного – все умерли в течение первого года своей жизни. Постоянные избиения матери. И при этом чудовищная набожность. Молитвы. Постоянные молитвы.

Неделя прошла тяжело. Но Белив не жаловался. Он был сытым, уставшим, довольным. Почти не видя старых друзей, он приобрел знакомых среди слуг и даже некоторых солдат. Даже рыцари посматривали на него с симпатией, несомненно из-за важности сэра Предикта.
Ему нравилось здесь. В постоянной суете с постоянной целью. Ему показалось, что он наконец знает зачем живёт.
Но что-то кончается. И в одно утро Белив понял, что лагерь снимается. И армия отправляется в путь.

- Мы уходим, мальчик. Армия отступает. Ты мне хорошо служил, поэтому я рекомендую покинуть город и тебе с семьёй. Скоро здесь будет ад. Но мы вернемся. Более сильные. И, хоть город и выстоит, осада будет долгой и страшной.
- Я хочу уйти с вами, сэр Предикт! Разрешите! – В голосе Белива послышалась мольба.
- Где твои родители? – Рыцарь нахмурился.
- Я сирота, господин. Мои родители... бросили меня.
Рыцарь некоторое время молчал, будто бы раздумывая.
- Белив, я не могу тебя взять с собой. Мой паж должен быть дворянского происхождения. Ты хороший парень. Молись Богу и он тебя услышит и наградит. И тогда ты посмеёшься над своей просьбой. Ибо его награда будет куда большей. – сэр Предикт вздохнул и добродушно потрепал мальчика за плечо. А в Белива хлынуло ледяное разочарование.
- Я не верю в Бога.
- Не веришь? А верил раньше?
Перед мысленным взором мальчика пронеслась крестьянская халупа и пьяное, злое лицо отца. Крики избиваемой матери и его горячая молитва, вперемешку со слезами. Но Бог не услышал.
- Давным-давно верил. Бог меня не слышит.
- Может ты слишком тихо с ним говорил? – Рыцарь внимательно смотрел на толстяка своими синими глазами.
- Не знаю.
- Я тоже когда-то разочаровался в Боге. Но потом пришёл к нему снова и он меня услышал. Любящий отец рад возвращению блудного сына, знаешь? Подними из пепла свою мертвую веру, оживи её и, поверь, Бог тебя услышит. Ты хороший, добрый парень. Я уверен, что тебя ждёт долгая и счастливая жизнь. А теперь иди и не расстраивайся из-за такой мелочи. Этот город выстоит, вот увидишь. Но лучше уйди отсюда на время. И дай Бог, мы с тобой снова увидимся. – Сэр Предикт де Руанд из Троелистья улыбнулся Беливу, сквозь свою густую бороду и отвернулся.

Прошли месяцы тишины и одиночества. Даже порт опустел. Друзья Белива покинули город, а он остался. Не в последнюю очередь из-за желания ещё раз встретиться со своим благородным благодетелем.
А потом загремели трубы. Стены полупустого города сотрясались от мощных ударов. Тряслись и плакали немногочисленные солдаты.
Стало нечего есть. И Белив не замечая сам начал молиться. Люди умирали от болезней. Да и Белив стал чувствовать, что с его животом что-то не то. Но он верил, что армия вернётся.
Когда пали ворота, Белив лежал на одной из узеньких мощенных улиц. Его живот сводили судороги и он почти в бреду видел легионы демоноподобных рыцарей. Слышал крики. И ощущал бурлящий страх.

«Папа? Ты говорил мне про веру и что лишь она остаётся навсегда? Сэр Предикт?»
В глазах мальчика плясали языки огня, держащие в объятиях весь город. По щекам текли слёзы. Белив слышал торжествующий рёв солдат, полные ужаса крики женщин и чувствовал, как разрывается от боли его живот. Тени бегущие по улицам напоминали демонов. Посвистывали редкие стрелы. Ржали лошади.
«Где же ты Бог?»
Рядом с ним обвалилось здание. И проскакал улюлюкающий рыцарь. Чёрный дым застилал небо. Живот сводило болезненными спазмами. Белив попытался встать, но не смог. Он чувствовал, как его покидает жизнь. Недалеко от него лежала почти разрубленная пополам женщина. Её мертвые глаза бесстрастно смотрели на мальчика. А он смотрел на её разбросанные внутренности.
«И Бог ли ты, раз позволяешь им это творить?»
Порыв ветра немного рассеял дым. В образовавшуюся брешь стало видно небо. В мальчике что-то открылось. И Белив начал молиться, так горячо и так самоотверженно, что даже перестал чувствовать раздирающие боли в кишках. Он плакал. И казалось, что весь мир вокруг застыл. Он не слышал криков и улюлюканий, даже треск пламени. Пошёл дождь.
«Пожалуйста».
И тогда небо освободилось от туч, но дождь не прекратился. И солнце обласкало лицо мальчика. А потом по его лицу начали пробегать тени. Белив не верил своим глазам.
С неба спускались великаны. Огромные, крылатые, белые. Белив поднялся на ноги и смотрел, как они с легкостью разгоняют рыцарей, рубят солдат и как те бегут в ужасе позабыв про всё. Мальчик видел счастье в глазах жителей и только что кричавших женщин. Великаны подняли руки и что-то произнесли. По земле прошла дрожь. И с улиц поднялись крошки камня, собираясь в глыбы, они поднимали город из руин. Мальчик опустил взгляд и увидел, что и раны лежащей рядом женщины затянулись, и в глазах её вспыхнула синева, словно пробудив её ото сна. Женщина встала с растерянной улыбкой, будто увидела давно потерянного друга. Тогда Белив поднял лицо к сияющему небу и начал смотреть в бесконечную глубину, в которой был его Бог. И плакал. Плакал от счастья, а слезы его смывало тёплым дождём.
«Я верю в тебя!»

На побелевшем лице мальчика осталась улыбка, заключённая в тёмно-синих губах. В его приоткрытый рот попадали капли ледяного дождя. И вокруг пахло смертью и гарью. Недалеко слышались вопли насилуемой девочки.
Через несколько часов окоченевшее тело Белива бросили в огромный костёр. И прах его усеял поля к востоку от города, ибо ветер дул с запада.

Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья.

1«383940414243444546»242	ОСТАВИТЬ СООБЩЕНИЕ НОВАЯ ТЕМА НОВОЕ ГОЛОСОВАНИЕ