|
| |
Гугл превозмогает.
И я трублю в свой расколотый рог боевой
Я поднимаю в атаку погибшую рать
И я кричу им - "Вперед!", я кричу им - "За мной!"
Раз не осталось живых, значит мертвые - Встать!
(Сергей Калугин. Последний воин мертвой земли)
Бой шел уже шестой день. Тысячи человек легли в эту землю как патроны в рожок автогана, но земле все было мало, и она призывала сюда еще и еще людей. Еще больше жертв, боли и ужаса.
Александр потер лоб, фуражка с орлом давила на брови как чугунная плита, и уже ничто не могло избавить от этого чувства. За час сна он хотел бы отдать жизни тысяч человек, но наоборот, этими жизнями было оплачено его бодрствование. Рука в грязной кожаной перчатке зажимала раскаленную кружку с чаем, но температуры он не чувствовал, как впрочем, вторые сутки не чувствовал ни запахов, ни боли. Это было хорошо, иначе он наверняка валялся бы в лазарете, ведь не зря весь живот был плотно забинтован бурыми тряпками. Когда врач наматывал десятый слой белоснежного бинта, он помнится, сказал что-то об одном неловком движении, и всех внутренностях на полу. Но Александр наплевал на его слова тогда, и наплевал бы сейчас. Где этот чистюля и аккуратист? В земле. Вместе со всем своим лазаретом, чистыми инструментами и медсестрами. Вместе с раненными.
Тогда Александр не успел совсем чуть-чуть. Он все же провел эту сотню солдат сквозь огонь и кровавую грязь, в которую превратилась почва за дни войны. И когда он стоял на пепелище, по колено в кровавом месиве, с мечом в руке, он не выл и не хватал эту землю руками, как его люди. Но боли и ненависти в нем хватило бы на сотню десантников хаоса.
Когда день спустя, они все-таки взяли этот бункер с минометами, от сотни осталось два десятка тех, кто видел лазарет, и пять десятков тех, кто вообще хоть что-то видел. Этот час наверняка был самым длинным в жизни этих ублюдков. Но Александр не участвовал в казни, так же как и раньше, лицо было каменным, но все же кто-то видел, как его пальцы судорожно шарили по рукояти меча.
Этот час… Как многое он мог бы изменить. Если бы он не задержался на той высоте, может, их не обошли бы с фланга? Может, если бы он выдвинулся вперед сразу, он смог бы остановить тот бешеный вал еретиков? Эти мысли и теперь не давали ему покоя, но на общем фоне, они были не плотнее тени, не громче тишины. Все было, как было.
И теперь, он сидел в окопе, прислонившись шинелью к не струганным доскам, подпиравшим раскисшую от крови землю, и пил чай, вкуса и запаха которого не чувствовал. Сон не шел четвертые сутки, и потому мир стал не таким, каким был раньше. Серебристые нити вились в воздухе, а стоило прикрыть воспаленные глаза опухшими веками, как тьма расцвечивалась фиолетовыми вспышками. А еще, закрывать глаза было просто больно, поэтому он старался делать это как можно реже.
Иногда казалось, что за столько дней в этой мясорубке он успел услышать все звуки, которые есть в этом мире, но нет. Нечто новое, но беспредельно ужасное, заполнило собой пространство. Чье-то кошмарное присутствие придавило людей к земле, задавило все краски в мире, оставив только серый и красный цвета. И Александр отметил, что окоп не сильно изменился. Туман покрыл ряды защитников, и комиссар перестал видеть дальше собственных рук.
- Нас атакуют!!! – Отбросив кружку в сторону, он вырвал из ножен свой клинок, бросился вперед, к сумрачным теням, мелькавшим впереди.
Первые мгновения стычки как всегда были несколько смазанными, но очень скоро Александр, даже не видя ничего вокруг себя, почувствовал, что что-то не так. Было ощущение, как будто среди сотен людей, бьется один он. Но этого не могло быть никак! Его люди никогда не побежали бы назад!
- В атаку!!! – Он издал дикий рев, и меч, и без того молнией метавшийся в воздухе, стал двигаться еще быстрей. Это было движение на уничтожение, но оно убивало не только врагов, но и его самого. Силы таяли, а еретики вокруг – нет. И звуков приличествующих бьющимся вокруг него людям он тоже не слышал.
В какой-то момент все затихло, и он понял, что стоит на холме, в стороне от окопов и собственных позиций. Туман на секунду разошелся, и то, что он открыл, ужаснуло человека. Окопы, блиндажи, вся земля были усеяны трупами солдат. Никто из них не шевелился, но над ними реала бурлящая масса нечисти, принявшей на время человеческий вид.
Рука с мечом сама опустилась к земле, и тут же комиссара перестали атаковать.
Из толпы перед ним выдвинулась фигура в ошметках дорогой одежды, и тот гнойный мешок, что был внутри нее, сказал:
- Видишь, все потеряно. Сдавайся, а лучше переходи на нашу сторону, таких талантливых командиров нам всегда не хватает. Ведь ты сам понимаешь, что мертв так же, как и все они. Мертв так давно, что даже не чувствуешь боли. Ведь не чувствуешь?
- Нет. Мое тело действительно не болит. Но то, что внутри меня, никогда не погаснет, – Александр повернулся лицом к своим мертвым братьям, и неистово закричал, чувствуя, как расходятся швы на животе, как подгибаются ноги и закрываются глаза – Я сказал – встать!!! Трусы! Предатели!!! – Кричал он в пустоту, и предатели смеялись над ним, жалким человечишкой, не способным понять даже того, что он проиграл. И последний его крик заставил эту землю вздрогнуть.
Только что лежавшие на земле солдаты, так легко поверженные мощью колдовства великого хаоса, снова вставали. Золотой на кровавом фоне свет, поднимал их тела от земли, и закрутив в воздухе, ставил на ноги.
Мертвые руки наносили удары по предателям, посмевшим ступить на эту землю, мертвые глаза смотрели в морды врага, а мертвые губы скалились в безудержном веселье. Апофеозом стал мертвый молодой комиссар, который, волоча за собой собственные потроха, подошел к главарю предателей и вырвал своей рукой в грязной кожаной перчатке его горло.
Тихо. Только ветер воет над землей и трупами. Бой окончен. Но нет победивших и проигравших. Есть только мертвые. И только ветер плачет по тем, кто лег к его ногам. Печальная песня ветра наполняет мертвую землю новым смыслом, новой болью и новой надеждой. Этот ветер тихо покрывает чистым, белым, похожим на одеяло снегом землю и тела, и поет, но песню его слышат только мертвые…
И станет смерть играть на скрипке,
Печальной и зыбкой
Нам музыка станет прощальной открыткой,
Красивой закрытой железной калиткой
Дорога зовет, и скрипка рыдает
Замок на дверях пустоты отворяет
И хлопьями снега следы заметает
И снова в дорогу вести обещает
Я спрячу под снегом горячие угли
Я выброшу чувства, что стали не нужны
Шагну за порог и тебя позову
И камнем тяжелым пойду я ко дну
Но ты не грусти, забудь обо всем
Пусть эта печаль тебе станет ключом,
Ключом от двери, ключом от себя
Пусть я здесь останусь - скорбя и любя... |
|
|
