4F::Тема::Книги

В общей массе отзывы положительные, но я опасаюсь, поэтому взял пока только первую книгу. Скрестим пальцы, и прочие органы в надежде на лучшее.

There is a beast in every man that should be exercised, not exorcised.
The Satanic Bible

Anchorhead

Лео Перуц - Шведский всадник

Бросай меня в терновый куст, Torus. Проворонил твое сообщение.

Torus @ 08 октября 2016, 08:43

К слову, как тебе Друд? Если в отличие от Террора он тебе не понравился, мне будет интересно почему.

К сожалению, не дочитал. Добрался ровно до середины и сделал перерыв. Первая половина оставила впечатление огромной экспозиции. Надеюсь, вторая все-таки ответит на становившийся по мере продвижения все более актуальным вопрос "а финики-то где?" и за деревьями - деталями и фактами - наконец-то можно будет увидеть лес.

Torus @ 08 октября 2016, 08:43

Я тут читаю Нетерпение сердца и там время повествования скачет между настоящим и прошедшим без системы. В оригинале так же?

По-немецки я знаю только "гитлер капут". Тоже читал в переводе. Я в недоумении, честно говоря. Может быть ты имеешь в виду прием со сменой рассказчика? Повествование начинается от лица вымышленного писателя, который знакомится с главным героем, после чего роль рассказчика переходит к этому самому герою. Но здесь трудно запутаться.

Исправлено: Serke, 30 октября 2016, 16:08

Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек.

Serke @ 30 октября 2016, 15:46

Может быть ты имеешь в виду прием со сменой рассказчика?

Я о глаголах. Прошедшие: что делал, делала, делали. Настоящие: что делает, далают и т.д. Просто так скакать между ними туда-сюда не принято.
Один пример из книги:

Настоящее

Но вот, когда наступает десятиминутный перерыв — надо дать лошадям передохнуть, — мой взгляд бездумно скользит по горизонту. Вдали синеют луга с копнами и косарями, кругом, куда ни кинешь взгляд, гладкая равнина, плавно сливающаяся с небом, и только за опушкой торчит похожий на зубочистку, причудливый силуэт башни. Да ведь это же (я испуганно вздрагиваю), это же ее башня с террасой: и вновь мною овладевают те же мысли, против воли я опять смотрю в ту сторону и вспоминаю: сейчас восемь часов, она давно проснулась и думает обо мне. Быть может, к ее постели подошел отец, и они говорят обо мне, или она не дает покоя Илоне и слуге, без конца спрашивая, нет ли ей долгожданной весточки (все-таки я должен был написать ей), или, быть может, она уже поднялась на террасу и сейчас, вцепившись в перила, глядит сюда, точно так же, как я, не отводя глаз, смотрю на башню. И едва я успеваю подумать, что кто-то там тоскует обо мне, как уже чувствую хорошо знакомое, жаркое биение в груди, — я знаю, это неумолимые когти жалости; и хотя в этот миг все опять приходит в движение, со всех сторон несутся слова команды и взводы то галопом, то карьером мчатся вперед, а сам я в невообразимой сутолоке тоже выкрикиваю: «Напра-во!», «Нале-во!» — мысли мои уже далеко: в глубине души я думаю только об одном, о чем не хочу и не должен думать.

«Проклятие! Что за свинство? Отставить. Назад, болваны!» Это полковник Бубенчич с побагровевшим от злости лицом скачет к нам, ругаясь на весь плац. И он не так уж не прав, наш полковник. По-видимому, кто-то неправильно подал команду, ибо два взвода — один из них мой, — которым полагалось разворачиваться параллельно, на полном карьере наскочили друг на друга и смешали ряды. Некоторые лошади с испугу понесли, другие встали на дыбы, один улан попал под копыта, и над всем этим яростная брань, лязг, звон, ржанье, топот — настоящий бой, да и только. Но вот офицеры, чертыхаясь, кое-как растаскивают шумную свалку, эскадроны выстраиваются и по сигналу горниста смыкают ряды. Воцаряется грозная тишина; всем понятно, что теперь придется держать ответ. Взмыленные кони, еще не успокоившись после столкновения и, быть может, чувствуя скрытую нервозность всадников, переступают, дрожа, с ноги на ногу, длинная линия киверов чуть колеблется, как телеграфный провод на ветру. И вот в эту тревожную тишину въезжает полковник. Уже по тому, как он, привстав на стременах, раздраженно постукивает хлыстом по сапогу, мы чувствуем, что сейчас разразится гроза. Еле заметное движение поводьев, и его лошадь останавливается. Затем над всем плацем раздается резкое, отрывистое, как удар топора: «Лейтенант Гофмиллер!»

И только тут до моего сознания доходит то, что произошло. Без всякого сомнения, это я подал неправильную команду. Должно быть, я отвлекся, поглощенный своими мыслями, и забыл, где нахожусь. Во всем виноват я один, и мне одному придется отвечать. Взяв коня в шенкеля, я рысью проезжаю мимо товарищей, которые стараются не глядеть на меня, и направляюсь к полковнику, неподвижно ожидающему шагах в тридцати перед строем. На предусмотренной уставом дистанции я останавливаюсь. За спиной сразу все стихает — не слышно ни скрипа, ни лязга. Воцаряется та бездыханная, поистине могильная тишина, какая наступает в последнюю минуту перед расстрелом, когда вот-вот прозвучит команда: «Огонь!» Все, вплоть до последнего улана, понимают, что меня ждет.

Не хочется даже вспоминать о том, что последовало. Хотя полковник старается понизить свой резкий, скрипучий голос, чтобы рядовые не слышали отборнейших ругательств, которыми он меня осыпает, все же некоторые выражения, вроде «болван» или «командуешь, как осел», вырвавшись из его глотки, разносятся по замершему плацу. А его побагровевшее лицо и удары хлыста по голенищу, сопровождающие каждую фразу, ни у кого не оставляют сомнения в том, что меня разделывают под орех; я чувствую, как сотни любопытных, а быть может, и насмешливых глаз впиваются мне в спину, пока разгневанный служака изливает потоки брани на мою голову. Уже много месяцев в полку не бывало такой грозы, какая разразилась надо мной в тот июньский день под сияющим голубым небом, где беззаботно сновали ласточки.

Мои руки, сжимающие поводья, дрожат от злости и нетерпения. Охотнее всего я бы сейчас хлестнул коня и галопом умчался куда-нибудь. Но, согласно уставу, я должен, не шелохнувшись и не моргнув глазом, выслушать Бубенчича до конца, включая его последнюю тираду: он не потерпит, чтобы какой-то растяпа портил ему всю игру. Завтра разговор будет продолжен, а сегодня он больше не желает видеть моей физиономии. Затем вместе с заключительным ударом хлыста по сапогу раздается презрительное «кругом!», жестокое и резкое, как пинок.

Я почтительно вскидываю руку к козырьку и поворачиваю коня; никто из товарищей не решается взглянуть мне в лицо, все смущенно прячут глаза, наклонив головы. Всем стыдно за меня, или по крайней мере, мне так кажется. К счастью, раздается новая команда, и на этом кончаются мои мытарства. По сигналу трубы полк рассыпается повзводно, и учения начинаются сначала. Этот момент использует Ференц (почему всегда так бывает, что чем человек глупее, тем он доброжелательнее?). Как бы случайно поравнявшись со мной, он бурчит:

И буквально через несколько страниц

Прошедшее

Скорость оказывает одинаковое воздействие на душу и тело — она возбуждает и оглушает одновременно. Едва наша машина вырвалась из узких улиц на простор полей, как я почувствовал удивительное облегчение. Шофер гнал вовсю; словно подрубленные, падали назад деревья и телеграфные столбы, дома, шатаясь, налезали друг на друга, точно на смазанной фотографии, белые километровые камни то и дело появлялись по сторонам и исчезали прежде, чем можно было прочесть цифры, и по тому, как яростно бил в лицо ветер, я ощущал бешеную скорость, с которой мы мчались вперед. Но еще большее удивление вызывала во мне та быстрота, с которой сейчас летела куда-то моя собственная жизнь: какие только решения не были приняты за эти несколько часов! Ведь обычно между смутным желанием, неопределенным замыслом и его окончательным исполнением едва уловимо мелькают бесчисленные оттенки противоречивых чувств, и наше сердце находит удовольствие в робком заигрывании с намерениями, осуществить которые оно пока еще не решается. Но в этот раз все налетело на меня со стремительностью сменяющих друг друга сновидений, и, как по обеим сторонам нашего авто проносились мимо дома и села, деревья и луга, окончательно и безвозвратно оставаясь позади, точно так же в один миг исчезло все, что до сих пор составляло мою жизнь, — казарма, манеж, карьера, товарищи, Кекешфальвы, их усадьба, моя комната, все мое существование, казавшееся таким устойчивым и упорядоченным. Один-единственный час перевернул весь мой внутренний мир.

В половине шестого мы остановились у отеля «Бристоль», разбитые тряской, с ног до головы в пыли и все-таки удивительно освеженные этой гонкой.

Симмонс, к слову, использует такие скачки, но намеренно - смена персонажей или еще что-то. Тут же вразнобой. Обычно мне все равно, но в "Нетерпении сердца" подобное повторяется несколько раз, что и бросилось в глаза.

Исправлено: Torus, 30 октября 2016, 18:14

Anchorhead

Лео Перуц - Шведский всадник

Torus, заинтересовал. Посмотрю переводы и попробую уговорить сестру взглянуть на оригинал - она неплохо знает немецкий. Забавно. Буквально на днях, читая рецензии и отзывы на роман "Каждый умирает в одиночку" другого немецкоязычного писателя - Ганса Фаллады, наткнулся на комментарий читателя с жалобами на небрежность автора - в оригинале, мол, полный бардак с временами глаголов.

Исправлено: Serke, 01 ноября 2016, 21:37

Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек.

Torus @ 30 октября 2016, 16:36

Просто так скакать между ними туда-сюда не принято.

Не принято скакать в рамках абзаца. Более того, в рамках абзаца такие скачки считаются нарушениями =) Другое дело, если автор злоупотребляет этой нормой...

Ом Мани Падме Хум.

Torus @ 08 октября 2016, 10:43

Torus @ 30 октября 2016, 18:36

Один пример из книги:

Я от нечего делать посмотрел оригинал Ungeduld des Herzens - так и есть.

Настоящее

Aber während wir zehn Minuten Pause machen, um die Pferde ausschnaufen zu lassen, streift mein wandernder Blick zufällig den Horizont. Weit schimmern im stählernen Blau die Wiesen mit Garben und Schnittern, rund und rein schwingt sich die flache Linie in den Himmel – nur hinter der Lisière silhouettiert sich, zahnstocherhaft schmal, der sonderbare Umriß eines Turms. Das ist ja, ich schrecke auf, ihr Turm mit der Terrasse – zwanghaft ist der Gedanke wieder da, zwanghaft muß ich hinstarren und mich erinnern: acht Uhr, jetzt ist sie längst wach und denkt an mich. Vielleicht tritt der Vater an ihr Bett und sie spricht von mir, sie jagt und fragt Ilona oder den Diener, ob nicht ein Brief gekommen sei, die sehnlich erwartete Nachricht (ich hätte ihr doch schreiben sollen!) – oder vielleicht hat sie sich schon hinauffahren lassen auf den Turm und späht und starrt von dort, angeklammert an das Geländer, genau soherüber nach mir, wie ich jetzt hinüberstarre. Und kaum daß ich mich erinnere, jemand anderer sehne sich dort nach mir, spüre ich in der eigenen Brust schon das mir wohlbekannte heiße Zerren und Ziehen, die verfluchte Kralle des Mitleids, und obwohl jetzt die Übung wieder beginnt, von allen Seiten die Kommandorufe wechseln und die verschiedenen Gruppen in Galopp und Karriere sich zu vorgeschriebenen Formationen formen und lösen und ich selber mein »rechts schwenkt« und »links schwenkt« in das Getümmel schreie, bin ich innerlich hinweggerissen; in der untersten und eigensten Schicht meines Bewußtseins denke ich immer nur an das eine, an das ich nicht denken will, an das ich nicht denken soll.

»Himmel, Angst und Zwirn, was ist das für eine Sauerei! Zurück! Auseinander, ihr Bagage!« Es ist unser Oberst Bubencic, der, puterrot im Gesicht, heranprescht und über den ganzen Exerzierplatz brüllt. Und er hat nicht unrecht, der Oberst. Irgendein Kommando muß falsch erteilt worden sein, denn zwei Züge, darunter der meine, die nebeneinander schwenken sollten, sind in voller Karriere ineinander geraten und haben sich gefährlich verfilzt. Ein paar Pferde brechen im Tumult aufscheuend aus, andere bäumen sich, ein Ulan ist gestürzt und unter die Hufe geraten, dazwischen schreien und toben die Chargen. Es klirrt, es wiehert, es dröhnt und stampft wie bei einer wirklichen Schlacht. Erst allmählich lösen die heranwetternden Offiziere den lärmenden Knäuel leidlich auseinander, auf ein scharfes Trompetensignal reihen sich die neugeformten Schwadronen wieder geschlossen wie vordem zu einer einzigen Front zusammen. Aber nun beginnt eine schreckliche Stille; jeder weiß, jetzt wird Abrechnung gehalten werden. Die Pferde, noch angeschäumt von der Aufregung des Ineinandergeratens und vielleicht auch die verhaltene Nervosität ihrer Reiter fühlend, zittern und zucken, die lange Linie der Helme schwingt dadurch leise mit wie im Wind ein stählern gespannter Telegraphendraht. In diese beunruhigte Stille reitet der Oberst jetzt vor. Schon an der Art, wie er im Sattel sitzt, aufgestrafft in den Steigbügeln und mit der Reitpeitsche erregt gegen die eigenen Stulpenstiefel klatschend, ahnen wir das anziehende Unwetter. Ein kleiner Ruck am Zügel. Sein Pferd steht still. Dann zuckt es scharf über den ganzen Platz hinweg (es ist, als ob ein Hackmesser niederfiele): »Leutnant Hofmiller!«

Nun begreife ich erst, wieso das alles passiert ist. Zweifellos habe ich selbst das falsche Kommando gegeben. Ich muß meine Gedanken nicht beisammen gehabt haben. Ich habe wieder an diese schreckliche Sache gedacht, die mich völlig verstört. Ich allein bin schuld. Mir allein fällt alle Verantwortung zu. Ein leichter Schenkeldruck, und mein Wallach trabt an den Kameraden vorbei, die peinlich berührt wegschauen, auf den Oberst zu, der etwa dreißig Schritt vor der Front unbeweglich wartet. In vorschriftsmäßiger Distanz halte ich vor ihm; inzwischen ist auch das leiseste Klappern und Klinkern abgestorben. Jene letzte, lautloseste, jene wahrhaft tödliche Stille setzt ein wie bei einer Hinrichtung knapp vor dem Kommando »Feuer«. Jeder, selbst der letzte ruthenische Bauernbursche dort rückwärts, weiß, was mir bevorsteht.

An das, was jetzt kam, will ich mich nicht erinnern. Der Oberst dämpft zwar mit Absicht seine trockene, knarrende Stimme, damit die Mannschaft nicht die wüsten Grobheiten vernehmen kann, mit denen er mich bedenkt, aber manchmal fährt doch eines der saftigsten Zornworte wie »Eselei« oder »schweinemäßiges Kommandieren« ihm die Kehle hoch, daß es scharf in die Stille rasselt. Und jedenfalls muß man an der Art, wie er, krebsrot im Gesicht, mich anschnaubt und dabei jedes Staccato mit einem klatschenden Hieb gegen die Reitstiefel begleitet, bis in die letzte Reihe merken, daß ich ärger heruntergeputzt werde als ein Schulbub; hundert neugierige und vielleicht ironische Blicke spüre ich in meinen Rücken gespießt, während der cholerische Troupier mich mit gesprochener Jauche überschüttet. Seit Monaten und Monaten ist über keinen von uns ein ähnliches Hagelwetter niedergegangen wie über mich an diesem stahlblau strahlenden, von ahnungslosen Schwalben munter überflogenen Junitag.

Mir zittern die Hände am Zügel vor Ungeduld und Zorn. Am liebsten möchte ich dem Pferd eins über die Kruppe dreschen und auf und davon galoppieren. Aber vorschriftsmäßig unbeweglich, erfrorenen Gesichts, muß ich dulden, daß Bubencic mich abschließend noch anpfeift, er lasse sich von einem solchen elenden Patzer nicht die ganze Übung versauen. Morgen werde ich Weiteres hören, für heute wünsche er meiner Visage nicht mehr zu begegnen. Dann hart und scharf wie ein Fußtritt ein verächtliches »Abtreten!«, wobei er abschließend noch einmal mit der Reitpeitsche gegen den eigenen Stiefelschaft schlägt.

Ich aber muß gehorsam mit der Hand an den Helm fahren, ehe ich kehrtmachen und zurück zur Front reiten darf; kein Blick eines Kameraden kommt mir offen entgegen, alle ducken sie aus Verlegenheit die Augen tief unter den Helmschatten. Alle schämen sich für mich, oder ich empfinde es zumindest so. Glücklicherweise kürzt ein Kommando meinen Spießrutengang. Auf ein Trompetensignal beginnt die Übung von neuem; die Front zerbricht und löst sich in einzelne Züge. Und diesen Augenblick benützt Ferencz – warum sind die Dümmsten immer die Gutmütigsten zugleich? – um wie zufällig sein Pferd heranzudrängen und mir zuzuflüstern:

Прошедшее

Исправлено: Dangaard, 01 ноября 2016, 21:19

Anchorhead

Лео Перуц - Шведский всадник

Ну а я тем временем, спортивного интереса ради, посмотрел английский перевод, выполненный Phyllis and Trevor Blewitt. В приведенных Торусом эпизодах везде используется прошедшее время. Этот более чем семидесятилетней давности перевод был сделан наспех - в то время Цвейг был весьма популярен и издательство, судя по всему, спешило нагреть руки. Существует другой, относительно свежий перевод, выполненный Anthea Bell, но в сети я его не нашел. Теперь, после расследования Дангаарда, смысла продолжать поиски нет.

СКРЫТЫЙ ТЕКСТ

But when we broke off for ten minutes to let the horses have a breather, my gaze happened to wander over the horizon. Far and wide the fields, with their sheaves and harvesters, gleamed forth in the steely blue light, the flat horizon stretched away in an unbroken semi-circle against the sky. Only beyond the patch of woodland was silhouetted, slender as a toothpick, the quaint outline of tower. There it is, I thought with a start - her tower, with its terrace! The thought kept returning with all the force of a compulsion - I felt an irresistible urge to stare at it and think: it is eight o'clock now, she's just waking up and thinking of me. Perhaps her father is at her bed-side and she is talking of me, perhaps she is pestering Ilona or Josef to tell her whether a letter has come containing the news so greedily awaited (I really ought to have written to her), or perhaps she has already gone up to the tower and, clutching at the balustrade, is peering out and staring across at me just as I am staring across at her. And no sooner did I remember that someone was yearning for me over there than I felt that familiar hot tugging and tearing, that confounded clawing at my own breast, and although we had fallen in again, although words of command were being shouted out on all sides, and the various units were carrying out the prescribed movements at the gallop, closing up, scattering and closing up again, and I myself was shouting into the hubbub, 'Left wheel,' 'Right wheel,' my thoughts were far away. In the very depths of my consciousness, in the secret places of my mind, I was thinking only of that one thing of which I did not want to think, of which I ought not to have been thinking.

'God blast my soul, what the hell are you at! Back! Re-form, you rabble!' It was Colonel Bubencic who, purple in the face, had come galloping up, and was bellowing right across the parade-ground. And he had every excuse. Someone must have given a wrong word of command, for two troops, which ought to have wheeled and formed squadron column, had charged down upon one another and become dangerously entangled. One or two horses shied and got completely out of hand, others reared, one Uhlan was thrown and fell beneath the horses' hoofs; and above all the confusion the steeds could be heard screaming and whinnying. The clatter of weapons, the neighing of horses, the thundering and stamping of hoofs were as deafening as though a real battle were in progress. The officers who came charging up took some time to disentangle passably the turbulent confusion of horses and men, and at a shrill bugle-blast the squadrons once more formed line. And now ensued a ghastly silence; everyone knew that someone or other was in for a hot time. The horses, still foaming from the excitement of the mêlée, perhaps, too, feeling the restrained agitation of their riders, twitched and trembled, and a faint quiver ran down the long line of czapkas as though down a tautly stretched steel telegraph wire. The Colonel now rode forward into this dismayed silence. From the very way in which he sat in the saddle, raising himself stiffly in the stirrups, striking his top-boots restlessly with his riding-crop, we could tell that a storm was brewing. A sharp tug at the reins and his horse pulled up. Then there vibrated sharply across the whole parade-ground (as though an axe had descended): 'Lieutenant Hofmiller!'

It was not until now that I realized what had happened. Indubitably it was I who had given the wrong word of command. My thoughts must have been wandering. I had been thinking of that terrible thing that so completely distracted me. I alone was to blame. Mine was the sole responsibility. A slight pressure of my knees, and my gelding trotted past my comrades, who looked away in acute embarrassment, towards the Colonel; he was waiting motionless some thirty paces from the regiment, and I reined in my horse at the regulation distance away from him. The rattle and clatter had now completely died down, and that final, soundless, yet deathly stillness had set in which precedes the order to fire at an execution. Everyone, even the peasant lads at the very back, knew what was in store for me.

I would rather not remember what followed. The Colonel, it is true, lowered his dry, grating voice so that the men should not hear the coarse language that he levelled at me, but, despite this, every now and then one of his juiciest expressions, such as 'bloody stupidity' or 'damn-fool order' was pitched on a high note so that it shrilled out through the silence. And in any case everyone, down to the very last man, must have noticed from the way in which, crimson in the face, he let fly at me, accompanying every staccato phrase with a resounding slap on his riding-boots, that I was getting a more ignominious dressing-down than any schoolboy. I could feel hundreds of curious, ironic glances piercing my back as the choleric old veteran poured forth his torrent of abuse on my head. For months and months no such hail-storm had descended on any of us as that which I had to face on that steely-blue radiant day, loud with the wings of blithe and carefree swallows.

As they held the reins my hands trembled with suppressed indignation. I felt like striking my horse on the hind-quarters and galloping off. But I had to sit there motionless, without moving a muscle of my face, while Bubencic rapped out in conclusion that he did not propose to let the whole parade be ruined by a wretched bungler like me. Tomorrow I should hear more of this; for today he did not wish to set eyes on me again. Then, giving his boots a final whack with his riding-crop, he barked out a contemptuous 'Dismiss!' with all the brutality and suddenness of a kick.

And I had to raise my hand respectfully to my czapka before I could turn round and ride back to the ranks. Not one of my comrades ventured an overt glance in my direction; they all kept their eyes lowered in embarrassment, so ashamed were they all on my account, or at least so it seemed to me. Fortunately a word of command cut short the agony for me. At a bugle-call the drill began anew, each squadron wheeling off in turn. And Ferencz seized the opportunity — why is it that the stupidest people are always the most good-natured? — to urge his horse forward as if by chance and to whisper to me:

СКРЫТЫЙ ТЕКСТ

Добавлено (через 1 час. 11 мин. и 42 сек.):

Вообще, учитывая перфекционизм Цвейга, я склоняюсь к мысли, что это не ошибка, а прием, вроде призванного передать сумбурность разговорной речи "кружевного" стиля Селина. Цвейг использовал такой подход: сперва писал заготовку объемом с хороший роман, затем отрезал все, что казалось ему лишним, затем отрезал лишнее от оставшегося и так далее, пока роман не превращался в рассказ или небольшую повесть. Если память мне не изменяет, сам писатель называл этот подход "написанием путем отсекания". В этом смысле Цвейг – антипод Симмонса, которому нередко ставят в вину, что он неважный редактор самому себе.

Исправлено: Serke, 01 ноября 2016, 22:26

Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек.

Serke и Dangaard, благодарю. Заморачиваться с детальным поиском не стоило, но если вам самим было интересно, то да. Я думал получить ответ, как говориться, "на ходу", не отнимая времени других людей.

Serke @ 01 ноября 2016, 22:21

Цвейг использовал такой подход: сперва писал заготовку объемом с хороший роман, затем отрезал все, что казалось ему лишним, затем отрезал лишнее от оставшегося и так далее, пока роман не превращался в рассказ или небольшую повесть. Если память мне не изменяет, сам писатель называл этот подход "написанием путем отсекания". В этом смысле Цвейг – антипод Симмонса, которому нередко ставят в вину, что он неважный редактор самому себе.

Цвейг у меня на заметке, я его еще буду читать. Если есть советы касательно того, с чем ознакомиться в первую очередь - я послушаю.

Serke @ 01 ноября 2016, 22:21

Этот более чем семидесятилетней давности перевод был сделан наспех - в то время Цвейг был весьма популярен и издательство, судя по всему, спешило нагреть руки.

Я знаком с работой издательств где-то на уровне никак. Но если, предположим, бардак с глаголами является ошибкой писателя, то издательство как раз выполнило свою функцию, исправив его. Нет?

Ах да. Опять краткие отзывы накопились.

Дэн Симмонс — Мерзость. После прочитанных отзывов и регулярных сравнений с "Террором" ожидал говна. Но мне зашло. Атмосферно, описывает интересно, персонажи запоминаются, но сюжет полная дрянь. У книги нету ничего общего с "Террором" кроме холода и снега.

Рэй Брэдбери — Вино из одуванчиков. Милая книга, которую, как и вышеназванную, прочитал, даже несмотря на отсутствие интересного сюжета.

Уильям Гибсон — Нейромант. Слабо. Ни интересной истории, ни хорошего слога, ни идеи - ничего, чем я мог бы выделить книгу. Наверное, дело во времени написания - может, те идеи в свое время были чем-то новым и особенным, но сейчас все это прошло мимо меня.

Эрнест Хемингуэй — Старик и море. Неплохо, но не мое. Монологи и внутренние мысли в таком оформлении - простом? Поверхностном? - мне не особо интересны.

Дэн Симмонс — Пятое сердце. Кто превратил автора в добряшу? Умеренно понравилось, книга вышла на удивление "диалоговой" (много времени уделено разговорам). Не понравилась стандартная болезнь автора - отсутствие сюжетной интриги.

Анджей Сапковский — Последнее желание. В свое время уже оставлял отзыв на книгу. На фоне игры не очень, но сама по себе хорошая книга. Лучшая книга в цикле из трех прочитанных.

Анджей Сапковский — Меч предназначения. Уже хуже и виной тому стала Цири. Ее присутствие превращает превращает атмосферу этого фэнтези в полет розовых бабочек с единорогами.

Анджей Сапковский — Кровь Эльфов. Та часть, которая посвящена политике и интригам еще неплоха, но заключительная часть с Цири не понравилась настолько, что следующие книги решил не читать (учитывая, что по отзывам Цири дальше становится еще больше). Что в итоге: игры лучше, первые книги - лучшие, слог не выделяется. Если бы последний пункт выделялся, то я бы читал дальше, как читаю того же Брэдбери, но увы. Если первая книга и большая часть второй более-менее, то третья - середнячок.

Дэн Симмонс — три книги цикла "Джо Курц". Обычный детектив, написанный для расслабления и быстрого получения денег. Нет, читать можно, вторая книга мне даже весьма понравилась, но это близко не уровень лучших работ писателя. Только для фанатов автора или жанра.

Тед Чан — два рассказа "Чего же от нас ожидают" и "Великое молчание", а так же более крупная форма "Истина факта, истина чувства". Yе так сильно понравились, как первые прочитанные рассказы автора, но тоже неплохи. Скорее идеи первых рассказов были куда оригинальнее.

Питер Уоттс — По ту сторону рифта. После "Эхопраксии" ожидал, что это будет невзрачный сборник, за которым просто расслаблюсь. Каково же было удивление, когда по впечатлениям сборник превзошел другую недавно прочитанную книгу автора. Некоторые рассказы читал ранее, но большинство только-только перевели. И большинство - отличны.

Грег Иган — Ореол. Никак. Никаких интересных идей про контакт, ничего особого.

Рэй Брэдбери — Надвигается беда. И опять же как с "Вином из одуванчиков" - хорошо написано, но сюжет не заинтересовал. Переодически проглядываю его огромный список произведений и с грустью думаю: "попадется ли мне что-то такое же интригующее, как 451 по фаренгейту и Лед и Пламя?". Надеюсь что да.

Говарт Лавкрафт — Азатот. Еще один сборник, но в этот раз понравился меньше первого. Особенно хочу отметить рассказ "Поиск неведомого Кадата" - один из самых отвратительных стилей написания (противоположность правила "показывать, а не рассказывать"), но при этом почему-то часто используемый в фанфиках.

Иэн Бэнкс — Выбор оружия. Не особо понравилась из-за любопытного, но сумбурного стиля повествования. Идут две временные линии, одна вперед, другая - назад, как в одном фильме Нолана. Вдобавок эти две линии чередуются между собой по главам. Идея интересна, но втянуться не смог: сюжет не понравился, атмосферы нет, ключевой твист стал понятен заранее.

Курт Воннегут — "Сирены Титана" и "Колыбель для кошки". Люблю находить авторов, которые обладают своим запоминающимся стилем. Легкий, но не примитивный слог, частая смена глав, капля сатиры, капля чего-то социально-философского... В общем тот случай, когда еще не дочитав первую книгу решил, что буду читать вторую. Если говорить о "Сиренах", то не понравилась середина книги - та, что посвящена марсианской части.

Стефан Цвейг — Нетерпение сердца. Очень хорошая книга, где упор сделан на внутренние мысли персонажа и эмоциональность. Как и в случае с Воннегутом решил, что буду читать автора дальше.

Исправлено: Torus, 02 ноября 2016, 23:07

Torus @ 02 ноября 2016, 23:01

Курт Воннегут

СКРЫТЫЙ ТЕКСТ

А ведь когда-то издательства позволяли так отзываться об его рукописях =)

А вот еще Толкиен =))

СКРЫТЫЙ ТЕКСТ

Исправлено: Dangaard, 03 ноября 2016, 10:28

Ом Мани Падме Хум.

Head Hunter, ты еще Кинга за компанию вспомни, который набрал листков с отказами на целый ящик.

Head Hunter, это фейки с юмористического сайта.

А где, собственно, там указано, что это фейки? Я не нашел.

Ом Мани Падме Хум.

Head Hunter @ 03 ноября 2016, 12:46

А где, собственно, там указано, что это фейки?

На этом сайте ВСЕ материалы фейковые (About Us). Внизу каждой страницы написана отмазка "ClickHole uses invented names in all of its stories, except in cases where public figures are being satirized. Any other use of real names is accidental and coincidental."

Ты можешь относиться серьезно к материалам "Голый Рон Пол вышел из вигвама для питья аяуаски и объявил, что ему явлено видение новой республиканской партии", "Хиллари Клинтон перекидывает через ограду Белого Дома мешки для мусора, набитые ее личными вещами" и "Отличные новости для кетчупа: политологи предсказывают, что итоги президентских выборов никак не повлияют на кетчуп", я разрешаю.

Dangaard @ 03 ноября 2016, 11:32

я разрешаю.

спасибо, госпадинвеликоийновгород, что разрешил. Без тебя я б не осмелился поверить в это =)

Добавлено (через 1 час. 29 мин. и 21 сек.):

Собственно, вот отсюда я фотки писем позаимствовал.
http://fantasts.ru/forum/index.php?showtopic=8053
Форум не юморной, совершенно =) И, на первых страницах, письма обсуждаются на полном серьезе. Однако уже на третьей глазастые форумчане обнаружили подлог =) (правда, не по письму Воннегута). Но суть-то не в этом. Суть в упертости американских авторов. А может в их издательской системе...

Ом Мани Падме Хум.

Anchorhead

Лео Перуц - Шведский всадник

Torus @ 02 ноября 2016, 23:01

Или наоборот, плохо выполнило свою функцию. Мы никогда не узнаем. К слову, я нашел в сети комментарий Anthea Bell, она считает весьма вероятным, что роман был предназначенной для переработки в рассказ заготовкой и высказывает мнение, что у Цвейга не было времени дорабатывать рукопись:

СКРЫТЫЙ ТЕКСТ

За краткие отзывы спасибо.

Исправлено: Serke, 04 ноября 2016, 03:59

Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек.

1«138139140141142143144145146»155	ОСТАВИТЬ СООБЩЕНИЕ НОВАЯ ТЕМА НОВОЕ ГОЛОСОВАНИЕ