|
| |
| Вердек @ 6 декабря 2018, 09:58 | | Что там про Пашу и Женю? Уже не ждать? |
Ладно, не ждите, черт с ними.
|
|
Солнце нырнуло за гору на западе, но еще подсвечивало соседние пики оранжевым; среди ленивых облаков нарисовался серпик луны. Сумерки выпили дневную жару, и на место ей пришел горный холод, забирающийся ледяным дыханием в рукава и за воротник.
Женя сложил руки на груди и всем своим видом дал понять, что не боится.
— В чем дело, Евгений Иванович? — спросил Паша с совершенно невинной улыбкой. От пионера веяло одеколоном «Тройной» и засохшей кровью — четким запахом, который не мог перебить никакой одеколон, точно Паша искупался в чьей-то крови. И все же на нем не было ни пятнышка.
— Чистая рубашка, — сказал Женя. — Будто из стирки. В гостинице в Тбилиси не было горячей воды, а в автобусе и помыться негде, — он бросил взгляд в сторону дороги и света фар «Икаруса», стоящего за поворотом, подергал собственную рубашку, мятую и не раз пропитанную потом. — У кого была с собой смена одежды, давно ее истратили.
Паша, перекатывая язык во рту, оглядел свою безукоризненно чистую рубашку и медленно кивнул русой головой.
— Например, — сказал он ничуть не изменившимся голосом, — у меня была еще одна рубашка в чемодане. Третья. Днем, когда мы остановились на заправку, я сходил в туалет и поменял ее.
Они оба замолчали: Женя глядел Паша в глаза, а Паша глядел в глаза ему, не мигая, но и не улыбаясь уже. Женя не выдержал этих гляделок, моргнул и увел взгляд, но не в сторону, а сосредоточился на красном пашином галстуке. У него было отчетливое ощущение, что если он не будет глядеть на Пашу, пионер на него прыгнет.
В двух шагах от них скальная площадка обрывалась обветренным краем, и снизу, со стороны обрыва, задуво ледяным воздухом.
— Например, — сказал Женя отчаянным голосом, — ты ходил в туалет не для того, чтобы поменять рубашку. Я видел то, что я видел.
Паша наклонил голову.
— В самом деле? Я вышел из автобуса, потому что хотел попить и помыть руки. Не люблю, когда я грязный.
— Девушка была внутри, — предположил Женя. — Ты увидел, как она заходит в общий туалет, и решил, что это твой шанс.
Паша задумчиво прикрыл глаза.
— В чем вы меня обвиняете, Евгений Иванович? Вы на меня смотрите, как на маньяка какого-нибудь. Если вы думаете, что я в чем-то виноват, почему не сделать это перед Ираклием Николаевичем и всеми ребятами? Я, честное пионерское, не понимаю. Зачем подзывать меня сюда, — он посмотрел вниз, в залитую сумраком долину, — к обрыву?
— Может, хватит врать? — Женя указал в сторону обрыва и залитой сумраком долины, и продолжил, чеканя каждое слово. — То, что я не увидел в кабинке труп, еще не значит, что его там не было. Не хочешь мне что-нибудь рассказать?
Паша улыбнулся самой невинной улыбкой... и тут его столкнули с обрыва.
Женя рухнул на колени на самый край и успел увидеть конец падения. Отвесная скала шла далеко вниз, продолжалась усеянным валунами и довольно крутым склон, и потом начиналось еще более глубокое ущелье, теряющееся во мраке; пионер с каким-то совершенно звериным визгом налетел головой на торчащий гребень скалы, на этом ударе резко замолк, покатился уже неживой ватной куклой по склону и канул во мглу.
Водитель Алик с тяжелым торцевым ключом в руке помог ему подняться на ноги. В течение всего разговора Женя старался не глядеть в его сторону, боясь, что Паша перехватит взгляд. Это водитель столкнул Пашу вниз.
Старенький учитель, Ираклий Николаевич спешил к ним, придерживая очки на носу.
— У вас получилось! Евгений, вы так его отвлекали, я просто смотрел и поверить не мог. Железные нервы.
— А я думал, что обоссусь, — честно признался Женя. Он нашел в кармане мятую пачку с парой последних сигарет, сунул одну в рот и стал искать спички. Алик похлопал по карманам форменной куртки, нашел зажигалку и дал Жене прикурить. Ираклий Николаевич помялся и тоже попросил сигарету, виновато сказал, что курить бросил, но затянулся с явным удовольствием.
— Надо бы спуститься и посмотреть, он там мертв или как, — сказал с заметным акцентом Алик.
Все молчали.
— Темно уже, — вздохнул Ираклий Николаевич. — У нас даже светить нечем. Давайте сядем в автобус и поедем отсюда. Очень быстро.
Это предложение всем очень понравилось.
— Тут этажей десять будет, — сказал Женя, показывая сигаретой вниз. — И я увидел, как он ударился головой о камень, да ему череп смяло, как скорлупу. Тут никакой человек не выживет.
— Вот только, — сказал Алик, — это ведь не человек. Нет, я туда даже днем спускаться не буду. Поехали.
Они пошли к автобусу. Женя хотел выбросить пустую пачку и вдруг увидел, что внутри что-то написано карандашом, всего два слова. Ему пришлось приблизиться к автобусу, чтобы прочитать записку в свете фар.
— Евгений, в чем дело? - спросил Ираклий Николаевич из передней двери. — Давайте поедем уже.
Женя спрятал пачку в карман и поднялся в салон. Дверь за его спиной захлопнулась, Алик резко стронул машину с места и погнал по шоссе вперед. Посмотрел на пионеров — кое-кто спал или смотрел в окно, но Женя уловил на себе встревоженные взгляды. Вопрос «а куда делся Паша?» повис в воздухе, и Женя хотел посмотреть, кто его задаст.
«ИХ ДВОЕ», было написано внутри пачки. |
|
|
| За полтора часа до заката, до того, как они столкнули Пашу с обрыва, Женя узнал от своих спутников по автобусной экскурсии много неожиданного.
«Икарус» встал у заброшенного монастыря, сложенного из светлого камня. Облупившаяся на солнце табличка сообщала на двух языках, что памятник Картли-Кахетинского царства охраняется министерством культуры Грузинской ССР. Монахи давно покинули это место, в проемах широких сводчатых окон и среди колонн на входе гулял ветер, с конусовидных крыш оползала черепица. Ираклию Николаевичу взбрело в голову посетить объект культурного наследия, и пионеры проследовали внутрь. Женя, пользуясь случаем, вернулся, отловил водителя Алика, отвел его за колонну и рассказал про случай на заправочной станции. Алик, к ужасу Жени, отвел его к Ираклию Николаевичу — тот рассматривал мозаики в бывшей монастырской трапезной — а дальше Женя слушал их обоих и, несмотря на жару, покрывался ледяными мурашками.
— Почему вы мне не сказали раньше? - тупо спросил он.
Ираклий Николаевич развел руками.
— Он меняет лица, вот в чем беда. Ты мог быть им. Любой мог быть им. Настоящего Пашу он, скорее всего, убил и подменил, но когда именно — понятия не имею. Он прячется среди пионеров, они все примерно одного роста и телосложения, и все в этих одинаковых рубашках и галстуках, а лицо он может изменить когда хочет, — Ираклий Николаевич достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку, полистал. — Нас было двадцать шесть человек, когда мы выезжали из Тбилиси. Сейчас — трое взрослых и восемнадцать пионеров, один из них — он.
— То есть он убил кого-то? — Жене стало нехорошо. — Но почему я об этом не помню? Как это может быть? Я же вожатый, я каждый раз пересчитывал пионеров, и в гостинице, и на экскурсии. Их ВСЕГДА было восемнадцать, плюс вы, плюс я, плюс Алик. Как нас могло быть двадцать шесть? Вы меня за дурака держите?
— Он начал с тех, кто меньше всего на него похож, — сказал Алик. — Слишком толстых, слишком смуглых, слишком высоких, слишком маленьких... С девочек? В экскурсии были девочки?
Женя открыл рот, чтобы уверенно ответить "нет", но глянул в перепуганные глаза Ираклия Николаевича и не смог выдавить ни звука. Ираклий Николаевич достал карандаш и начал черкаться в записной книжке.
— Он как-то меняет нам память, - сказал старый учитель, не прекращая писать. - Гипноз или что-то подобное. Заставляет нас забыть людей, которых он убил, просто вычеркивает их существование. Я думаю, он точно так же прячет трупы и следы крови — просто внушает нам, что их нет. Ты сказал, что в кабинке туалета никого не было? Я думаю, что там была мертвая девушка или то, что от нее осталось. Ты ее не увидел, потому что он не хотел, чтобы ты ее увидел.
— Но я увидел его настоящее лицо и кровь на одежде, прежде чем он ее... очистил? — хлопал глазами Женя. — Почему я это помню?
— Может, он слабеет? Или становится не таким осторожным, — сказал Алик и дико поглядел на Ираклия Николаевича. — Помните ту овцу? Мы оба ее видели. Он скрыл пастуха, но не захотел или не сумел скрыть овцу.
- Бедное животное, — согласился учитель, — наверное, будет мне сниться в кошмарах до конца жизни.
— Какая овца? — пискнул Женя. — Кто такой этот Паша? Почему он это может?
— Он дэв, — самым спокойным голосом сказал Алик. — В старину дэвы жили в лесах и горах, ловили людей и ели. Потом люди стали сильнее, стали ездить по горам на конях со стальными мечами и ружьями и убивать дэвов. Потому последние дэвы стали прятаться среди людей, скрывать клыки и когти и отводить глаза. Видишь богатый дом, а это на самом деле руины; видишь на столе обед, а это сырая человечина; видишь доброго хозяина, а это дэв. Сила такая у них от дьявола, их праотца. Я думал, что это все сказки. Но ведь никто не задержался у входа в монастырь? Это должна быть освященная земля, он не может на нее ступить. Или стал невидимым, чтобы не заходить внутрь? В сказках всякое бывает.
Женя повернулся к Ираклию Николаевичу.
— Я материалист и в сказки не верю, — сухо сказал учитель. — На этот план с заходом в монастырь согласился, так, скажем, от недостатка вариантов. Но могу допустить, что существует какой-то реликтовый, скажем, вид гоминид, доживший до настоящего времени, — взять, например, неандертальцев... Все эти рассказы о снежном человеке должны иметь под себе какие-то основания. Вы знаете, что в девятнадцатом веке в Абхазии, не так далеко отсюда, поймали дикую волосатую женщину? Об этом писали в газетах. Антропологические изыскания...
— При чем тут это? — запротестовал Женя.
— А вот при чем, — учитель поглядел на него. — Допустим, эти существа выработали некий механизм воздействия на чужой разум, то есть гипноз, телепатию, какое-нибудь ментальное излучение, что угодно, и тем самым смогли сохранить свои пищевые привычки, те самые, из-за которых люди их уничтожали. Они хищники, и едят они нас, людей. Человек считает себя властелином природы, мы научились убивать львов, волков и медведей, но может, в пищевой цепочке над нами есть кто-то еще? Хорошо, я не верю в сказки, но ведь и они могут быть на чем-то основаны. У всех народов мира есть предания о злых духах, вампирах, оборотнях — существах, которые таятся в ночи и кормятся плотью и кровью людей, превращаются в животных, пропадают и появляются, когда им вздумается. Нет, дэвы и прочие упыри не вымерли, просто растворились среди нас и заставили нас поверить, что их нет. Может он зайти в монастырь или караулит на улице? Откуда мне знать? Если он может внушить людям, что невидим, что мешает ему стоять в этой самой комнате и слушать наш разговор? |
|
|
|
Ираклий Николаевич перелистнул книжку на несколько страниц назад.
— Знаете, у меня здесь записано, что Зураб напился и не может вести автобус дальше. Я даже составил жалобу для автобусного парка.
— Кто такой Зураб? — нервно спросил Женя.
— Настоящий водитель, — вздохнул Ираклий Николаевич и повернулся к Алику. — Александр Вахтангович, почему вы здесь? Я имею в виду, почему вы — водитель в этой экскурсии?
— Ну, — сказал Алик, глянув на Женю, — В понедельник мне выдали в депо расписание экскурсий на неделю...
— Я думаю, вы таксист или что-то вроде того, — оборвал его Ираклий Николаевич. — Когда он понял, что водитель не может ехать дальше, он остановил первую проезжающую машину и посадил за руль автобуса вас. Эта куртка вам не по размеру. Я не помню этого Зураба, но он явно был выше вас и шире в плечах.
Учитель закрыл глаза и прижал записную книжку к груди.
— Мне шестьдесят четыре года, — сказал он. — Вступил в ВКП(б) в 1927 году. Прошел всю Великую Отечественную, был ранен. Преподаю в школе с 1949 года, помню почти всех своих учеников. Написал книгу об истории революционного движения в Грузии. Дважды был женат. У меня есть друзья, семья, планы на осень — после этой экскурсии. Как я могу быть уверен, что то, что я о себе помню — правда? Я — это я?
— Разве у вас в книжке не записано? — невежливо спросил Женя.
Ираклий Николаевич показал ему книжку.
— Едва начата. Я купил ее на какой-то стоянке, сам не знаю зачем. Возможно, я вел дневник, и у меня была привычка все записывать. Да, он мог стереть воспоминания о старом дневнике, но не мог лишить меня этой привычки писать — прямо как у вас с сигаретами. Наш дэв не знает о новой книжке, и только поэтому мы ведем этот разговор. Чем задавать глупые вопросы, Евгений, лучше бы задумались о двух вещах, и вы, Александр, тоже. Первое: почему мы колесим по горам целый день? И день ли, а может, больше? Грузия — не такая большая страна, от Тбилиси до Кутаиси часа четыре езды от силы.
— Но вы же сами подписывали план экскурсии для пионеров, — озлобился Женя. — И я подписывал. Он рассчитан на...
— ...На столько дней, сколько нужно Паше. Он переписывает нам воспоминания, вроде "мы не могли помыться в гостинице, потому что там не было горячей воды" — или потому что мы провели в автобусе больше, чем мы помним? Слушайте, никто не подписывал никакого плана экскурсии. Александр, вам не выдавали никакого расписания в депо. Вторая вещь, о которой я просил вас обоих подумать: у меня в книжке записан не только старый водитель, но и старый вожатый — Сергей, — Ираклий Николаевич поглядел на Женю поверх очков. — Я верю, что вы считаете себя вожатым и можете рассказать мне кучу достовернейших подробностей о том, как и почему сюда попали. Но найдите любой клочок бумаги и запишите все, о чем мы тут говорили, пока вы это помните. |
|
|
| Они ехали минут десять под все более хриплую и сбивающуюся песню Люды, пока в свете фар не показался деревянный мост. От дороги в обход моста, влево, отходила заросшая травой колея.
— А мы разве не проезжали через этот мост уже? — спросила Люда.
Женя ударил по тормозам.
— Мы ездим кругами. Мы все это время ездим кругами.
— Сужающимися кругами, — буркнул Вадим из задней части автобуса. — С той стороны моста будет шоссе, вот оно. Значит, нам не надо на мост, нам надо вон туда влево. Мы где-то совсем рядом с пещерой. Сейчас еще поищу.
Женя поднял глаза на мост и увидел, что моста нет. Дорога в свете фар загибалась влево и сворачивала на травяную колею, оставляя только один—единственный путь; впереди река несла блестящие под луной воды по камням. На том берегу угадывалось продолжение дороги.
Женя сообразил, что дэвы именно так все время и направляли автобус — прятали от водителя ненужные развилки и повороты, принуждая ехать только вперед. Сколько развилок они миновали? Сколько раз сворачивали не туда?
Женя тронул автобус с места, но поехал не влево на травяную колею, а прямо вперед в реку. Автобус не упал в воду: мост, хотя и невидимый, был на прежнем месте, и Женя слышал, как трещат доски под колесами. Внизу блестела река.
— Что ты делаешь? — спросила Люда тихо — сорванным от бесконечной песни голосом. — Что я здесь делаю? Ты.. вы кто?
— Мы приехали с той стороны, — зашептал Женя. — Там люди. Тут — смерть. Когда я открою переднюю дверь, беги. Сначала от дороги, потом ищи шоссе, по нему выйдешь к людям.
Люда глянула назад, где в креслах спали пионеры и в конце автобуса дэвы скалили друг на друга зубы, округлила глаза и зажала рот рукой.
— На счет «три», — шепнул Женя.
— Э-э-эй, — громко сказал Вадим сзади. — Да у нас тут бунт.
Женя открыл переднюю дверь и сразу же, как только Люда скакнула в темноту, вдавил педаль газа в пол; Люда покатилась кубарем в траву и исчезла в темноте позади. Женя гнал ходящий ходуном автобус по проселку; сзади завопил от страха и тут же замолк проснувшийся от удара лбом в стекло пионер, и Женя увидел в зеркале заднего вида, как один из дэвов орудует лапами в середине салона, забрызгивая кровью стекла и спящих соседей, а второй, оскалившись, шагает по проходу прямо к...
Женя моргнул. Автобус стоял на месте, двигатель работал на холостом ходу. Заросшая травой дорога уходила вперед, сбоку — проклятый мост, под ним — река. Они каким-то образом вернулись на развилку. Люда, растрепанная, с разбитым лицом, но живая, спала на переднем сиденье.
Вадим — стоял рядом, стройный, подтянутый, в накрахмаленной рубашке и алом галстуке. От него пахло кровью так сильно, что у Жени закружилась голова.
— Без фокусов, — сказал он усталым голосом. — Просто давай прямо вперед. Когда вернусь домой, пойду в автошколу, честно-честно. Чуть в реку не сверзились.
Женя посмотрел на свои руки на руле и ахнул. Левая была замотана мокрой тряпкой, но пальцев на ней было меньше, чем раньше. Он ощупал кисть и понял, что мизинец и безымянный пальце пропали, а от среднего осталось меньше половины. Боли он не чувствовал.
— Ладно, — сказал он. — Хорошо. Куда мы едем?
Вадим сощурился.
— Вперед. Дорога всегда одна.
— Я могу загнать автобус в реку, — предупредил Женя. — Могу перевернуть. Могу врезаться во что-нибудь.
Вадим зачем-то сунул собственный палец в рот и облизнул.
— Я предупреждал насчет фокусов? — спросил он. — Собой не дорожишь? Детьми не дорожишь? Буду сидеть рядом и потрошить вот ее, — он кивнул на Люду.
— А могу ехать так, как вы скажете, — предложил Женя. — Без фокусов. И делать мосты невидимыми не понадобится. У нас людей это так и делается: куда говоришь. туда и еду.
Вадим неопределенно повел плечами и вдруг улыбнулся.
— Согласен.
— Так куда мы едем? |
|
Исправлено: Dangaard, 07 декабря 2018, 12:29 |
|
