4F::Тема::Обсуждение литзадания

1«262728293031323334»242

Mostcus

18 октября 2011, 16:39

Вот начинаю.

Final Fantasy XI Character
Final Fantasy XIV Character

KakTyc

18 октября 2011, 18:39

Не сочтите за "сблёвыш", просто времени не так уж много, а очень хотелось написать об этом.

Я не так уж часто вижу драки.
Начало весны. Выпал свежий мокрый снег, последний в этом году. Мы договорились встретиться после занятий и сходить на рынок. У меня между парами и работой оставалось время, а администратор уже давно клевала, что работнику зала не следует убирать тарелки со столов в цветной футболке. Что поделаешь: даже за несчастные 6 косарей в месяц надо платить нервами, а не только силами.
Студенты всегда найдут забаву, чтобы придуриваться много мозгов не надо: собрал горсть снега в голые ладони, отошёл подальше и швырнул. Получил в ответ – без обид собрал новый комочек и залепил, подойдя поближе.
Мы шли уже мимо спортивного комплекса, смеясь и утираясь, когда нас догнала тройка пацанов.
Ребята, вроде прилично одетые и идут со стороны педунивера(самый нефорский во всем городе) с сумками на плечах, а на язык, так последнее быдло. Не подумайте, что ставлю себя выше всех, кто в разговоре употребляет общепринятые слова, и среди таких попадаются нормальные люди, но адекватности в претензиях этой тройки не было ни на грош.
Два столба по бокам и один мелкий по середке. Невольно вспомнилась шутка про «ноги великана». Снежок вроде как попал в «левую ногу». «Правая» стоит и молчит. Но больше всех это возмутило то, что по середине.
Мы стоим вдвоём и не понимаем причины возмущения. «Пораженный» не был инвалидом и даже на больного похож не был. Мой друг пытается отшутиться, что, дескать, «ладно, парень не сахарный» и подталкивает меня вперед пройти поскорее, избежать этой глупости. «Правая нога» становиться у него на пути.
Центр города. Тротуар засыпан подтаивающим снегом. И как назло в радиусе 20 метров ни одного человека. Издалека это ещё не выглядит так опасно, как видим мы.
Я прошу прощения у парня, в которого мы случайно попали, притворяюсь, что мы с другом вроде как пара (не станут же они бить его на глазах у девушки), и вру, что нам вот очень срочно надо идти. Но мелкий не отстаёт. Пара слов, и он уже поднимает руки, готовясь к удару. Я невольно отмечаю, что парень смыслит в боксе.
Удар. Наверное, он всё-таки надеялся, что дело обойдется, а может, просто не понял, что происходит.
Кровь брызнула сразу: слабые капилляры носа, судя по всему, не выдержали кажущегося со стороны не таким сильным удара.
Я была ниже своего друга на полголовы, «средний» ниже меня настолько же. Но как оказалось разница в росте не так уж много значит, когда у кого-то чешутся кулаки. Шустрик не пожелал ждать сдачи и накинулся как бультерьер.
Знаете, когда читаешь книгу, штудируешь комиксы, просматриваешь сериалы или проходишь игру всё так просто… Ты будешь на фронтах в любом случае, потому что этого требует сюжет.
Они полминуты валялись на тротуаре… минуту… полторы…
Дружки забияки спокойно стояли в стороне со скучающими лицами, а меня будто приковало паникой…
В любом из выдуманных миров ты – храбрец, который не ведает компромиссов и подчиняется лишь законам чести. Ты милосерден к врагам и защищаешь друзей, пока в твоём теле есть хоть капля крови.
Я не помню точно, вроде бы я кричу что-то его «секундантам» в этой импровизированной дуэли, потом подскакиваю к центру сего действа и начинаю стаскивать драчуна, пытаясь ухватить за руки. Парень не отмахивается.
Когда мне удаётся его приподнять, я оборачиваюсь к его дружкам, один из них смотрит на часы и «великодушно» замечает, что «пора бы их разнимать».
Мне обидно и страшно. Парень уже не мешает оттаскивать себя. «Столбы» в это время поднимают моего друга. Кровь размазалась по его лицу, но, кажется, ничего более серьезного с ним не случилось. Спустя мгновение как они оба оказываются на ногах, мой «пленник» пытается пнуть неожидающего подвоха противника, но мне удаётся потянуть его назад, так что удар проходит скользя.
Спустя минуту всё кончено. Однокурсник сидит на корточках, унимая кровь и умываясь белым снегом, а педовец оправляет куртку и идет вместе с друзьями в сторону, противоположную той, откуда они пришли. К нам подходит какая-то пожилая женщина, предлагает вызвать милицию…
И я кричу во весь чертов истеричный голос, лишь краем сознания понимая, что сейчас больше похожа на полоумную. Поток грязных слов, которые, когда-либо были мной услышаны, рекою льются в их сторону. Я догоняю тройку и толкаю среднего, получается совсем не так сильно как хочется. Парень оборачивается, материт меня, вертит пальцем у виска и двигается дальше, не смотря на ливень оскорблений, текущий за ним. Я ничего не могу с ними сделать.
Через полчаса мы уже сидим на цокольном этаже мультицентра и смеёмся над той передрягой, в которую влипли. Смех почти натянутый. Мой друг уже отмыл кровь с лица и с кожаной куртки, я сокрушаюсь, над платком и джинсами, что были испачканы: первый был единственной тряпкой, что можно было использовать для остановки крови, вторые – случайно испачкались в красном снеге.
- Знаешь, Игорь, - я должна была это сказать, хотя ОН вряд ли в этом нуждается. – Я часто думаю, о том, что сделаю, если окажусь в подобной ситуации, казалось всё продумано в мелочах. Мне бы вернуться туда и вместо того, чтобы вас разнимать, ухватить этого засранца за шею и посмотреть, как он будет задыхаться.
- Мда, кровожадно звучит…
- Мне стыдно, что я медлила, - честно признаюсь я. – Про…
- Я знаю тех, кто просто отходит во время таких случаев и смотрит, не вмешиваясь.
Я молчу полминуты, осознавая, то, что он сказал…
- Но мне всё равно стыдно…
- Ты – девушка, Лена. Кому из нас ещё должно быть стыдно?

***
Я знаю точно, что даже вспыльчивый д’Артаньян не бросился бы на обидчиков сразу же, а назначил бы время для дуэли; благородный Атос простил бы любого провинившегося, если бы он принёс свои извинения; хитрый Арамис посоветовал бы оппоненту приготовиться к бою; ну а простоватый Портос уж точно бы не стал нападать на опустившего шпагу противника. Где все эти люди сейчас?
Толика благородства украсила бы любого, но, судя по всему, эта черта так и не стала наследием предков.
Нет больше мечей и доспехов. Есть только красивые слова – единственное, что нам досталось.

За любой кипиш окромя голодовки!

Mostcus

18 октября 2011, 19:07

Скряжье наследство.

Обычно все мои истории начинаются со слов «Один раз…». Но в этот раз будет исключение попросту из-за того, что мой дедушка не мог умереть два раза. Старик последние три года был очень плох, поэтому это не было неожиданным, и нагруститься семья могла вдоволь за это время. И вот, когда тело легендарного адвоката Мартина Сапиенса начали выносить двое парней в белых халатах, стажёр, проходящий практику из-за своих трясущуюся рук уронил свою часть носилок, что привело к упущению носилок с другой стороны, в результате чего дед, словно на санках, «поехал» по этажам, распугивая соседей к чёртовой матери.
Как только дверь закрылась, и врачей не было видно, вся семья ринулась в библиотеку, сталкивая друг-друга, и теснясь в дверном проёме, в результате спешки. Все спешили вскрыть желаемый конверт, на котором красовалась надпись «Вскрыть после моей смерти». Вот она, вторая сторона монеты, на которой с двух сторон изображена наша семья.
Кстати, о семье. Дедушка, можно сказать, был родоначальником Сапиенсов, сменив фамилию из-за того, что в покере иногда может не свезти. Особенно, если играешь на желания с такими же чудаками. Выучившись на адвоката, он увлёкся фокусами, дабы устраивать в зале суда настоящие представления, что и сделало его легендарным. С девушками ему не везло, поэтому он женился не первой попавшейся дамочке, которая начала строить ему глазки. К слову, бабушка это сделала ради наживы. Теперь же она верещит рядом, желая прочитать содержимое конвертика. Бабушка стала предельно предусмотрительной, когда содержимое кошелька её муженька начало увеличиваться в геометрической прогрессии. Именно поэтому у меня нет ни дяди, ни тёти. У них родилась дочка, шило в заднице которой периодически давало о себе знать, что вызывало у бабушки приступы паники. Паники не за мою мать, а за содержимое кошелька деда. Но всё-таки из-за «шила» мама забеременела и родилась двойня, из-за чего бабуля, Матильда Сапиенс пролежала в коме добрых два года, и поправилась аккурат к тому дню, когда я впервые сказал «деньги».
О брате и отце я знаю очень мало. Отца я не помню. Вполне возможно, что его мог засадить дедушка в тюрьму, ведь семья в алиментах не нуждалась. А с братом я никогда не общался, он постоянно был в различных командировках и повидал к двадцати четырём годам около ста стран. А мать всё ещё в попытках найти своего принца, беря уроки соблазна у бабушки, чья крысиная натура, наверное, исчезнет лишь с телом.
Зная, какой дед чудак, я не сомневался, что нас ожидает либо кукиш с маслицем, либо путь, полный унижения и труда, дабы получить хотя бы монетку из его бюджета. Как и оказалось.
«Привет, ребята и девчата! Дождались, да? Пока моя душенька летит на тот свет, в существовании которого я пока сомневаюсь, спешу вас обрадовать. Я не пошлю вас всех чёрствых жлобов куда подальше. Я дам шанс молодому поколению. А вы, дорогие мои стервы, остаётесь с горьким хреном. Дэн и Майкл, я хочу отдать деньги вам, но опять же не просто так. В центральном банке зарегистрированы две ячейки на каждого из вас, где находится письмо с условием, при выполнении которого вы получите все деньги, которые у меня есть на счету».
Сказав «Хрен вам» смотрящим на меня потирающим ручки дамочкам я удалился из дома.

Немного денег у меня оставалось, чтобы поселиться в отеле подальше от людей, которые сейчас будут только мешать. Но в голове была куча вопросов. Только ли мы двое участвуем в этом? А что, если справятся оба? Или вовсе никто не справится? Но в моих руках могут оказаться миллионы, миллионы! Я просто не могу проиграть.
Утром я явился в банк, где получил доступ к своей ячейке. Там лежала пачка денег и листок дорогой бумаги.
«Дэн, мы довольно много провели времени вместе и я ни раз замечал в тебе талант организатора. Поэтому это и будет твои заданием – ты должен организовать мои похороны. Список гостей прилагается ниже. На одного из них, кстати, и зарегистрирована ячейка со всеми деньгами. Если он окажется доволен, то он найдёт тебя, и вы обсудите получение денег.»
Денег прилагалось достаточно, чтобы пожить красиво пару лет, но, понимая, что эти деньги на похороны твоего дедушки, да и ещё есть возможность заработать в разы больше, ты временно выбрасываешь эту мысль из головы.
Я начал подготавливаться скорейшим образом: связался с моргом, заказал пригласительные открытки, которые же сразу и разослал, купил отличное место на кладбище, заказал любимый дедушкин оркестр, нанял поваров для блюд, дизайнеров для могилы… Всего не перечесть. Что-то забывал, но потом вспоминал и делал, и так весь день. Похороны будут послезавтра (они уже прошли, но для передачи атмосферы выражусь именно так, дорогой друг). Следующий день я решил посвятить слежкой за братцем, узнать его замысел, и, возможно, ему помешать.
Первым делом я отправился домой под предлогом «книжки забрать». Там брата не оказалось, но я узнал, что дом он не покинул и контактирует с мамой и бабушкой. Странно, они не злятся на меня и «всё понимают». Бабушка даже отдала мене дедушкин костюм, в котором он постоянно работал. Чёрт, а о своём костюме я так и не позаботился.
Зашёл в ателье, где выбрал первый попавшийся костюм с дорогущей ценой (семь сотен долларов за сутки - возможный показатель качества, времени мериться нет, поэтому возьму любой, который внешне не вызывает отвращения) после чего пошёл домой, где меня ждал телефон и десяток-другой организаторских звонков.
Наследующий день я связался с моргом и сказал, куда привезти тело. В ритуальном бюро заказал людей для процесса погребения и небольших мелочей. Один человек от них заедет за костюмом, который дома. Я решил, что надобно теперь и себя привести в порядок. Побрился, принял душ. Костюм уже забрали. Одеваю свой и выезжаю.

Началось, кхм, хорошо. Ничего никто не испортил. Хотя, я думал, что именно такую цель себе поставил братец. Хотя он и ходил довольный весь день. Но я решил не придавать этому значения – скоро все деньги дедушки станут моими, и уже Майк вряд ли что-то испортит. А потом случилось это.
Когда началась процедура погребения всех попросили сесть за стулья. Садясь, я понял, что в кармане что-то лежит. Я засунул руку и вытащил…дедушкины часы. Я посмотрел на тело дедушки в гробу. МАТЬ ТВОЮ! Но я же не могу остановить похороны по такой причине! Чёрт, чёрт, чёрт! Я посмотрел на брата. Тот помахал мне ручкой вместе с парнем из похоронного бюро, который, скорее всего и забирал костюм.
Ладно, деньги мои, как-нибудь рассчитаюсь. С фирмой, которой около трехсот лет.

Деньги я всё же получил, ко мне после похорон подошёл дедушкин товарищ, который и был доверенным лицом. Мне дали нужный документ и ключ от сейфа. Я поехал сразу же в банк, где меня пропустили в хранилище. Ключ входит в желанное отверстие сейфа. Открывается. Но что это? Пара (да-да, именно) монет, это всё что осталось от его состояния? Но он не соврал. Я получил ВСЕ деньги, которые были у него на счету.
«Я, Мартин Сапиенс, в твёрдом уме и трезвой памяти все деньги…потратил».
Завтра у меня начнутся проблемы.

Final Fantasy XI Character
Final Fantasy XIV Character

Bobber

18 октября 2011, 19:59

KakTyc
Названия не будет?

Balzamo

18 октября 2011, 20:58

Bobber @ 18 октября 2011, 21:59

Названия не будет?

Я бы назвал "Мушкетёр" =)

Добавлено (через 41 мин. и 51 сек.):

А вообще оба рассказа забавные. В первом, мне кажется, уж слишком идеализированная драка. Начиная, собственно, от глупой причины (очень-очень-очень редко юноши дерутся с внешне примерно равными из-за "чешущихся" кулаков, ибо чревато) и заканчивая реакцией. Если ещё в реакцию девушки я могу поверить, то в реакцию мальчика, которого бьют на глазах подружки, уже не верю. Пусть она даже и просто-просто друг ему, но для любого мужчины проиграть на чьих-то глазах - это сильная травма. И было бы логичнее если бы он вообще ушёл, ну или был крайне замкнутым, а не "почти натянуто" смеялся. Вот. Не претендую на истину, конечно. Но идея хорошая. Хоть я бы всё таки на аналогию с тремя мушкетёрами посильнее давил.

А Mostcus приятно удивил. До раскрытия письма - просто бриллиант. Остроумно, завлекательно и лаконично. Прямо читал и облизывался. Но чем ближе к концу тем сильнее уходит очарование. Теряется лаконичность, появляется какая-то торопливость в тексте. Будто бы ты пытался поскорее закончить. И становится немного скучно. Впрочем последние две строчки столь же очаровательны, как и первая часть. В целом мне понравилось.

Исправлено: Balzamo, 18 октября 2011, 21:00

Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуя на плечах
Еще не появившиеся крылья.

Mostcus

18 октября 2011, 21:11

Cпасибо большое. Да, я хотел побыстрее закончить, и сам не очень-то доволен текстом. Я думал совсем камнями закидают.

Final Fantasy XI Character
Final Fantasy XIV Character

KakTyc

19 октября 2011, 01:45

Balzamo, спасибо за критику
очень не хотелось сделать "друга" мальчиком для битья, но в итоге он таким и получился, потому что писала от лица девушки, и уместить туда чуть побольше его чувств никак не получилось=/
рассказ называть никак неохото

Mostcus, живенько)

За любой кипиш окромя голодовки!

Dangaard

МОДЕРАТОР

19 октября 2011, 11:50

Голубая кровь

Я лорд Адам, властитель людей, глава строителей и первый защитник Пятьдесят первой крепости. В моих жилах течет благородная голубая кровь. Когда придет мое время, на мое место заступит другой лорд, но я молод и долго еще буду находиться на своем посту, исполняя священный долг служения человечеству.
По правде сказать, лордом я стал недавно, на второй день весны, когда мы повезли дедушку Джоэла в город.
Про второй день он решил сам, еще осенью, когда стало ясно, что ему мало осталось. Память подводила его уже несколько лет, но после первого снега, который в горах выпадал рано, дедушка сдал как-то особенно сильно. Ему стало трудно говорить, он забывал имена родных и названия простейших предметов; что-то сказанное ему надо было повторять несколько раз на разные лады, чтобы дедушка Джоэл понял. Он уже не расширял Пятьдесят первую крепость вглубь горы и не учил внуков, а только спал или, в часы прояснения, торопливо записывал в большую книгу то, что помнил о прежних годах - пока не разучился писать. Тогда книгу он отдал папе.
Однажды зимней ночью злые дикие гоблины, грязные и косматые, пришли вызывать дедушку на бой, как много раз в прежние годы. Они стучали по воротам крепости и кричали:
- Лорд Джоэл, выходи! Мы выпустим твою голубую кровь в снег! Мы подожжем тебя и будем греться!
Раньше дедушка брал ружье и длинный меч, спускался по длинным лестницам в самый низ и прогонял гоблинов в темноту. Они били его своими палками и кидали камни, но, конечно, не могли ему повредить, и уползали в свои черные норы. В этот раз он не вышел, и гоблины осмелели настолько, что скреблись в ворота до самого рассвета, пока солнце их не прогнало, а снег не занес их следы. И все же они знали, что дедушка Джоэл больше не выйдет к ним, и он это тоже знал.
Наутро он вышел на балкон, долго смотрел на заснеженные вершины и инеистые кроны деревьев далеко внизу, а потом сказал своей дочери - моей маме:
- Лира, пора тебе завести еще одного ребенка. Я думаю, на второй день весны. Я хочу увидеть первый день, а на второй мы поедем в город.
Маму звали совсем не Лира, но она поняла, что это значит: дедушка от нас уходит. Потом она сказала мне, что скоро у меня будет братик.
Гоблины приходили потом еще несколько раз, но папа выходил и прогонял их. Он кричал им:
- Я лорд Марк, властитель людей. Убирайтесь!
- Ты не лорд, - кричали они ему, - но мы сложим большой костер и сожжем тебя тоже!
Они отчасти сомневались, не обманывает ли их папа - ведь гоблины отличают людей друг от друга только по одежде. В любом случае, ружье Марка стреляло так же громко, как и ружье Джоэла, палки и камни точно так же отскакивали от доспехов, как и от доспехов дедушки, поэтому гоблины убегали от него, как и раньше.
Папа и дедушка размышляли, не пора ли опять завести своих гоблинов для охраны. Раньше у нас были свои гоблины, не такие дикие, они охраняли стены и патрулировали окрестности, прогоняя злых диких гоблинов, а мы кормили их из своих запасов, давали теплую одежду и разрешали разводить огонь в крепости. Потом они устроили пожар - нечаянно или нет. В огне погибло много лошадей и корма для них, и почти вся дедушкина коллекция древностей. Дедушка тогда сказал, что с самого начала нельзя было пускать гоблинов внутрь: ведь если бы крепости строились для гоблинов, нам бы так и сказали. Крепости - для людей.
Теперь дедушка считал дни до начала весны, но часто путался и сбивался. Один раз он взял с мамы слово, чтобы она назвала ребенка как угодно, только не Джоэлом. "Ведь он не станет мной только от того, что его назовут в мою честь", - сказал он ей. Мама обещала, но дедушка скоро забыл об этом и на следующий же день попросил назвать ребенка непременно Джоэлом, и чтобы тот стал лордом, когда папа отправится вслед за дедушкой. "Пусть гоблины знают, что здесь, в горах, правит лорд Джоэл". На самом деле братик мог стать лордом только после меня, я же был старше, но дедушка уже не помнил о моем существовании.
Он проспал почти весь первый день весны, а когда проснулся, никто не стал напоминать ему, какой день сегодня. Тем не менее, папа вывез дедушку Джоэла на конную прогулку, посмотреть на весну; на прогулке они разругались между собой и вернулись в Пятьдесят первую крепость в расстроенных чувствах. Ночью дедушка не спал, ходил по крепости и собирался в город.
На этот раз поехало гораздо больше народу, и меня тоже взяли. С нами поехали и женщины: кузина Нанда, и, самое главное, мама: ей ведь надо было завести ребенка.
Дедушка поехал впереди всех, на своем старом сером жеребце, с ружьем и мечом. Он надел свой лучший камзол, бодрился и был похож на себя прежнего.
- Ты ведь раньше не был в городе? - спросил меня папа. - Ты удивишься, какой он огромный. Там жили тысячи людей, больше, чем только можно представить.
Он рассказывал, что когда-то вокруг везде жили люди, их были не тысячи, а тысячи тысяч тысяч. Потом их не стало.
- Город большой, - говорил папа, - там есть громадные дома, больше гор, такие высокие, что этажей в них не пересчитаешь, обязательно собьешься. Некоторые уже упали, а некоторые накренились и вот-вот упадут. Еще там под снегом есть большие дороги, по которым ездили машины, и магазины, в которых раньше было много разных вещей. Потом, когда люди ушли из города, все эти вещи испортились от времени, а некоторые сохранившиеся вещи гоблины потом вытащили из магазинов и сожгли.
- Зачем? - спросил я.
- Чтобы они не достались нам... или потому, что гоблины боятся холода и любят огонь, а больше в городе жечь нечего. Они пытались поджечь разные дома, но в городе все бетонное или железное и не горит.
- А вдруг они сожгут то место, куда мы едем? - испугался я, но папа засмеялся и сказал, что я дурак: там тоже ничего нельзя сжечь, и гоблины туда войти не могут.
Зря мы заговорили о гоблинах, наверное, потому что в этот момент на дорогу выехал Оглоед в своих вонючих шкурах.
Оглоед был гоблин, конечно, но он был из тех гоблинов, которые раньше жили у нас, и среди них он был самым главным. Еще он ездил на лошади, как настоящий человек, и у него было ружье, подаренное дедушкой.
- Джоэл! - закричал Оглоед своим противным гоблинским голосом, - неужто ты кого-то везешь в город?
Дедушка, наверное, не мог бы припомнить и половины своих спутников, но Оглоеда он почему-то вспомнил. У стариков память почему-то так работает - они лучше помнят то, что знали в молодые годы, чем то, что узнали в старости.
- Я еду в город сам. Как твое здоровье, Оглоед?
- Умирать пока не собираюсь, - сказал Оглоед, подбоченясь в седле. - Так что же, Джоэл, нам надо прощаться? Все-то ты собирался со мной поехать на запад, поискать другие крепости - уж не думал, что этому не сбыться. Может, отложишь кончину на годик?
- Нет, - сказал дедушка Джоэл, трогаясь с места, - мое время пришло, да и твое тоже не за горами. Смотри, волосы у тебя совсем белые, лицо в морщинах и руки дрожат - я вижу отсюда.
Оглоед странно посмотрел на дедушку, хотя все было именно так, как дедушка Джоэл сказал. У самого дедушки кожа была гладкая, волосы золотые, в общем, все как у нормальных людей.
- Вот так, завтра ваша семейка поедет обратно, - сказал гоблин, - а тебя с ними не будет. Кого мне после этого величать лордом? Нейта? Марка?
Дедушка Джоэл промолчал и сделал укоризненный вид, чтобы гоблин не подумал, что дедушка не помнит, кто это такие Нейт и Марк. Речь шла не о том Нейте, который мой двоюродный брат, а о каком-то другом Нейте, которого уже с нами не было - просто Оглоед был такой же старый, как и дедушка Джоэл, и тоже путался временами.
- Я вообще-то хотел сказать, что Кастрюли собирались на вас засаду устроить, - объяснил Оглоед, - говорили, лорд Джоэл вчера весь день катался по окрестностям.
- Никуда я не катался, - сказал дедушка. Он не помнил, что вчера его возили на прогулку в праздничный для него первый день весны.
- Хорошо, что ты взял большую охрану, - Оглоед поколебался. - Я поеду с вами, можно? Спокойнее будет.
Папа уже открыл рот, чтобы сказать "нельзя", но дедушка сказал:
- Как всегда, Оглоед. Становись в конец колонны.
Возможно, он уже не помнил, какой сейчас год, и не осознавал, что Оглоед теперь дикий гоблин, хотя и старый и больной. Впрочем, у Оглоед все равно было ружье.
Замыкающим в колонне ехал я, так что Оглоед пристроился за мной, а потом поехал рядом.
- Не ты ли Марк будешь? - спросил он меня после долгого молчания.
- Нет, я его сын Адам, - сказал я. - Я внук лорда Джоэла. Потом я тоже буду лордом.
- О, - сказал Оглоед. - Извини, я сорок лет прожил рядом с вами и до сих пор Джоэла отличаю только по одежде, а уж остальных... Внук? Ты ведь родился в тот год, когда нас прогнали из крепости?
- За год до того, - сказал я.
- Ну, мы не хотели устраивать тот пожар, - сказал Оглоед, оправдываясь, - но в крепости было так холодно, так холодно, и мы положили слишком много дров в костер. С запасом, понимаешь? Была очень холодная зима. Потом, когда нас выгнали, дикие не пускали нас в пещеры, и много наших замерзло в горах насмерть. У меня был сын, сейчас он был бы совсем взрослый, как ты. Ты видел детенышей гоблинов? Они маленькие, вроде зверюшек, смешные. Моя старуха очень мучилась, когда его рожала.
- Наверное, - сказал я.
- Ах, вам не понять, - досадливо сказал Оглоед. - И холода вы не чувствуете. Смотрите, едут двадцать человек, и все почти голые, а я, как дурак, закутался в шкуры, и знаешь, почему? Потому что зима.
- Сейчас весна, - поправил его я, - второй день весны.
- Не вижу разницы, - гоблин нахохлился в седле, уткнув нос в меховый воротник. - Снег и мороз, и горы вокруг, и так круглый год. Когда-то все было по-другому, когда не было снега, и все жили в городах, - он странно посмотрел на меня, - и ваших еще не было, только наши. Тысячи тысяч тысяч их было, и они не нуждались в кострах, потому что не было зимы.
- Неправда, - сказал я. - В городах жили люди, а не гоблины.
- Нет, правда, - помотал головой гоблин. - Мы с Джоэлом много экспедиций провели в города, раскапывали всякое старье. Там были книги, фотографии, фильмы... кое-что притаскивали в крепость. До пожара. Джоэл вам не рассказывал? У него должна быть большая книга, куда он записывал разные важные штуки. Мы обнаружили, что древние обитатели городов... как сказать... были больше похожи на гоблинов, чем на людей. Они боялись холода, жары, они ели мясо животных - мясо, ты понимаешь? - их тоже мучили всякие болезни, только они умели их лечить. У них были дети, они умирали от старости. У них была красная кровь. Видишь, это были гоблины.
- Неправда это все, - твердо ответил я. - Вот смотри, люди строят крепости, делают ружья и выращивают лошадей, а гоблины нет. Как бы гоблины построили города без людей? Да гоблины бы передрались из-за пищи и топлива для костров, как обычно.
Оглоед собирался что-то ответить, но тут на нас напали Кастрюли.
Кастрюли - это тоже дикие гоблины, вроде тех, что приходили к нам и обещали сжечь дедушку Джоэла, только еще более глупые. Они раскопали в городе склад древних воинов и вырядились в их одежду, хотя очень в ней мерзли, нацепили на головы металлические кастрюли с ремешками, которые древние воины носили для защиты, и взяли с собой старинные ружья. Эти ружья не стреляли, конечно - они испортились от времени, но Кастрюли видели, как мы стреляем из своих ружей, и надеялись как-то повторить стрельбу. Иногда им даже удалось выстрелить. Вообще, они понимали, что людей убить очень трудно, почти невозможно, и чаще пытались убить лошадей под нами. Ведь убитую лошадь приходится оставить им, а для них это еда.
Сейчас было то же самое - Кастрюли выскочили из кювета на дорогу, вскинули свои древние ружья и нацелили их в лошадей. Ружья молчали. У одного Кастрюли в ружье что-то вспыхнуло, жахнуло громко, разорвалось осколками и он упал, и руки и лицо у него залило красным.
Дедушка грозно закричал и поскакал на гоблинов, размахивая мечом, и папа и другие старшие воины тоже выстроились в клин и поскакали за ним, а младшие, в том числе я и Оглоед, сомкнулись в кольцо, защищая наших женщин.
- Эх, - сказал он, когда загрохотали уже наши ружья - не первый раз уже.
Наши всадники налетели на Кастрюль и рубили их, а те пытались стрелять из своих нестреляющих ружей, кидали камни или разбегались. Мне захотелось, чтобы Кастрюли напали на наше кольцо, чтобы я тоже мог сражаться и показать, что я благородный человек с голубой кровью.
И вот тут-то, когда папа подъехал к одному из Кастрюль, чтобы ударить его мечом, Кастрюля закричал и бросил что-то папиной лошади под ноги.
И оно взорвалось.
Полыхнуло, грохнуло, да так, что заболели уши; земля взлетела в воздух и забарабанила вокруг; перепуганные лошади ринулись кто куда, кольцо рассыпалось, Оглоед завопил что-то. И я увидел, что папина лошадь лежит, почти разорванная пополам, и папа тоже, и там много красной крови и голубой тоже. Кастрюли уже разбежались, перепуганные взрывом еще больше нашего; того, кто бросил предмет, убило на месте, как и папину лошадь, но сам папа был еще жив.
Всадники спешились; я тоже поскакал к месту взрыва. Оглоед тоже спешился, суетился рядом и говорил беспомощно:
- Надо остановить кровь. Надо туго перевязать. Что вы делаете?
- Молчи, гоблин, - сказал дедушка каким-то чужим, злым голосом, и Оглоед замолк. Папа зашевелился, окунул пальцы в свою холодную голубую кровь, смешивающуюся в луже с горячей красной лошадиной, посмотрел на нее, на меня и сказал:
- Вот так, Адам. Вот так вышло. Теперь ты будешь лордом.
У него была дыра в животе, и были видны внутренности настоящего благородного человека, все эти шланги и микросхемы, что у нас внутри, и кровь, очень много голубой крови. Насосы в папином теле продолжали гнать ее наружу - не пульсирующим потоком, как у гоблинов, а равномерным, как вода в ручье.
- Поспи, - сказал дедушка. - В городе мы оба заснем и проснемся другими людьми.
Папа кивнул и закрыл глаза. Мама понурила голову и сказала кузине Нанде:
- Теперь у тебя тоже будет сын.
Оглоед нагнулся к телу того гоблина, который убил папу, и что-то снял у него с груди.
Мертвую лошадь мы оставили прямо там, на дороге, и мертвых гоблинов в их пятнистой воинской одежде тоже, только Оглоед разрешили отрезать кусок от мертвой лошади, чтобы потом поджарить и съесть. Мы не успели отъехать далеко, а выжившие Кастрюли уже вернулись на дорогу и вовсю орудовали каменными скребками: для них всякое мясо, кроме несъедобного человеческого, было дорого. Оглоед отвернулся и плюнул лошади под ноги.
Потом мы спустились с гор и въехали в город, и он был такой же, каким его описывал папа. Мы ехали по улице среди огромных домов размером с гору, такие высокие, что этажей в них не пересчитаешь - я пытался считать и сбился. Там были обрушенные мосты и целые большие здания, упавшие от старости, и темные магазины с осколками старого стекла в разбитых витринах. Ветер выдувал снег с улиц, поэтому можно было проехать на лошади, и кое-где из-под снега выступали ржавые коробки - то, что осталось от машин, на которых когда-то ездили люди. Понятно, что это были люди, потому что гоблины не могли все это построить. Зато гоблины вырубили для своих костров деревья в парке - тут был парк, огромный и сейчас совершенно пустой, поле почти до горизонта, где опять начинались дома.
Наконец, мы выехали к самому главному большому Зданию и оставили лошадей. Часть наших осталась охранять их, на случай, если в городе тоже есть гоблины; мы стали раскапывать вход от снега - его с прошлого раза навалило целую гору, и если бы мы не знали, где вход, то никогда бы его не нашли. Наконец, двери были расчищены, и дедушка Джоэл торжественно приложил руку к специальной панели. Что-то там пискнуло, загудело, тяжелые двери раздвинулись, а внутри стало светло, и невидимый Голос Сверху сказал тоже очень торжественно:
- С возвращением, друзья.
Мы долго шли внутри по коридорам и оставили папу в одной важной комнате, где блестящие механизмы, которые двигались, как живые, но не были на самом деле живыми, привезли ему новые ноги и стали пришивать их на место старых, и утыкали его трубочками, по которым побежала новая голубая кровь. Мама осталась с ним, а мы с дедушкой пошли в другую важную комнату. У него не было ничего серьезного, тело в очень хорошем состоянии, просто деградация синаптических связей от долгой эксплуатации - так сказал Голос Сверху.
Еще Голос Сверху сказал много всякого, то дедушке, то нам, то каким-то специалистам, которых в комнате не было. Я заметил, что Оглоед тоже здесь - вообще, его не надо было пускать в Здание, но все так расстроились из-за папы, что просто не обратили на него внимания.
- Итак, Джоэл, ты трудился много и самоотверженно, заслуженный отдых - твой по праву. В эти тяжелые для человечества времена именно ты и такие, как ты, верой и правдой служили людям, и ты был в авангарде. Вспомни все свои величайшие свершения, все лучшие моменты своей жизни, все, чего стоит гордиться. Ты уходишь в вечность с сознанием выполненного долга.
Дедушка попрощался со всеми нами и даже с Оглоедом, закрыл глаза и перестал дышать. Голос Сверху велел специалисту приступить к вводу обновленных параметров, и кузина Нанда выпроводила нас всех из комнаты - так получилось, что мамой новому ребенку становилась она. Я пошел в приемный покой - ждать в мягком кресле. Оглоед тоже пришел сюда, но не стал садиться в кресла, чтобы их не запачкать. Он вспотел под своими шкурами, и пахло от него еще хуже, чем обычно.
- Тут так тепло, - сказал он, - даже у вас в Пятьдесят первой никогда не было так тепло.
- Обычно тут темно и холодно, - сказал я, вспомнив, что про Здание говорил папа, - машины включают отопление и свет, когда сюда кто-нибудь приходит, потому что так надо.
- Кому надо? - удивился он. - Людям не нужно тепло. Мне кажется, это самое лучшее место для гоблинов на свете. Тут не надо жечь костры, а если вдруг станет холодно, есть масса растопки. Здесь может поместиться тысяча гоблинов, может, десять тысяч. Почему только ваши дети должны рождаться в тепле? Потом, тут столько всего древнего и работающего. Если сюда попадут Кастрюли... они любят копаться в разном старье и представлять, как оно работало раньше. Когда нам не надо будет думать, как пережить еще одну ночь, еще одну неделю, еще одну зиму - может, мы сами научимся строить города и машины.
- Ты глупый, - сказал я ему, - ты видел большие двери внизу? Если бы сюда можно было приходить гоблинам, они не были бы закрыты.
- Да, - согласился Оглоед, а сам вертел в руках металлический цилиндрик со стержнем и кольцом на одном конце, видно, забранный у Кастрюль. - А знаешь, почему гоблины нападают на крепости и караваны?
- Потому что хотят убить лошадей и сжечь все, что горит.
Оглоед фыркнул. У него из носа текли сопли.
- Только чтобы поесть и согреться. А нападают они потому, что завидуют людям - вы слишком сильные, слишком красивые, не боитесь холода, не нуждаетесь в пище, вам только иногда надо заменять батарейки, когда вы перестаете нормально работать. Мне кажется, когда-то у вас была настоящая высокая цель, ради которой вас создали. А вы забыли ее и не хотите вспоминать. Даже Джоэл забыл, а он был умнее всех прочих; мы искали ее в городах и не нашли. Если бы гоблины могли как-то заставить вас всех вспомнить... не знаю, ведь это здание такое важное, без него вам некому будет менять батарейки, но я этого не хочу, потому что без него вы все рано или поздно забудете, как дышать и двигаться... хотя, может, многие наши это бы одобрили.
- Мне не нравится то, что ты говоришь, - сказал я, и Оглоед испугался и стал пятиться в угол. Тут кузина Нанда позвала меня посмотреть на нового ребенка, и я махнул на Оглоеда рукой, оставил его бояться в приемном покое и пошел. Она назвала его Джоэл в честь дедушки.
Разумеется, это был дедушка, но и не он тоже. Он был таким же сильным и высоким, как прежде, с гладкой кожей и золотыми волосами; механизмы исправили в нем все, что повредилось за долгие годы прошлой жизни, и обновили мозг. Хотя внешне он почти не изменился, у него был взгляд молодого, и он смотрел на нас удивленно, потому что видел нас впервые.
- Джоэл, - говорил Голос Сверху, - ты вступаешь в жизнь, полную чудес и приключений. Перед тобой открывается долгая и широкая жизненная стезя. Помни, что окружающие верят в тебя и надеются на тебя; в эти тяжелые для человечества времена именно ты и такие, как ты, в силах построить для людей новую, лучшую жизнь. Твой священный долг, твоя обязанность и твое счастье - служить человечеству верой и правдой. Живи так, чтобы потом уйти с сознанием выполненного долга, зная, что ты ни в чем не раскаиваешься и ни о чем не жалеешь. Добро пожаловать в группу строительства гражданского убежища № 51.
Я оглянулся в приемный покой - Оглоеда там не было, наверное, убежал, зато мама вывела показать всем моего нового братика, который шел пока что не очень уверенно на новых ногах. Возможно, его звали Марк, а может, и нет. Сейчас надо было закончить дела с сыном кузины Нанды, а потом познакомиться с братиком.
- Здравствуй, Джоэл, - сказал я новорожденному, который раньше был лордом Джоэлом. - Я лорд Адам, властитель людей...

Balzamo

19 октября 2011, 15:14

Ну, что сказать. Как всегда неожиданно, увлекательно и необычно. Отличная история. Впрочем смутило поведение "гоблинов". Даже несмотря на, как я понял, ядерную зиму (или для чего нужно было гражданское убежище?) у них же остались мозги? Зачем провоцировать "людей" пробиваясь в крепость? Нападать в пути ради мяса - это понятно. Хоть мне кажется, что даже деградировавшее человечество, скорее бы метало копья, чем бегало с бесполезными ружьями. Но это мелочи. В целом восхитительно.

KakTyc

19 октября 2011, 15:36

Dangaard, классно, необычно и вообще-вообще.
Прям очень понравилось)
Напоминает концовку "Искуственного разума"=)

За любой кипиш окромя голодовки!

Dangaard

МОДЕРАТОР

19 октября 2011, 15:48

Balzamo @ 19 октября 2011, 17:14

у них же остались мозги? Зачем провоцировать "людей" пробиваясь в крепость?

Они ненавидят людей и хотят их убить, прежде всего. Ну да, наверное, я перегнул палку с тупой агрессивностью гоблинов.

Balzamo @ 19 октября 2011, 17:14

чем бегало с бесполезными ружьями

Магическое мышление, карго-культ и все такое. Копья, наверное, тоже есть, убивали же они как-то тех животных, шкуры которых носят.

Исправлено: Dangaard, 19 октября 2011, 16:34

Balzamo

19 октября 2011, 16:12

Dangaard @ 19 октября 2011, 17:48

Магическое мышление, карго-культ и все такое.

Спасибо за статью. Не знал о таком явлении. Тем не менее, мне кажется, человек бы предпочёл эффективность, а не магию. Но теперь стала логика понятна, да.

Mostcus

19 октября 2011, 21:39

постик-разделитель

Final Fantasy XI Character
Final Fantasy XIV Character

Balzamo

19 октября 2011, 21:40

Ветровал

«Ванапаганы.
Существа пакостные, селящиеся под землями иль льдами. Поистине великого роста и великой злости. Дьявола, да спасёт нас Господь, ближайшие слуги. Одаривают род людской: золотом проклятым, смертью и болезнями. От служения во время свободное, шьют и куют одежду разнообразную, кою выбрасывают людям, себе на потеху. Делают скульптуры деревянные богомерзкие и соблазнительные. Но самым же великим их увлечением является строительство мостов. Мостов гадких, одурманенных, кои душу человеческую прямо к дьяволу уносят».
Эрик Ларссон. «О забывшемся и не существующем».

Ветровал.
Перед ним раскинулось поле вырванных из почвы деревьев. Будто бы тут прошли разъярённые центиманы. Юлий поёжился от этой античной мысли и что-то украдкой записал в блокноте. Поваленные сосны и осины напоминали заброшенное, разоренное кладбище. Особенно сейчас: в холодноватом лунном свете. Юлий вновь поёжился: то ли от того, что в этих местах не наблюдалось даже намёка на ураганы, то ли от того, что ночь была необычайно холодной. Опять заскрипел карандаш.
Ветровал.
Ветровал в месте, где не строят даже ветряные мельницы из-за почти постоянного штиля. Юлий пробил плевком собственное облачко пара. Сделал несколько шагов в темноту, сел в карету и нервно приказал вознице гнать.

Когда ему принесли письмо, яхтфохт, подданный королевства Швеция, был удивлён. Пожалуй, даже слишком удивлён. Прекрасно зная, что оно не от друзей или родственников, которых он попросту не имел, яхтфохт безошибочно определил, что письмо связано с его профессиональной деятельностью. Область же, которая находилась под его неусыпным контролем, была чрезвычайно мала. И вряд ли кому-то из местных было необходимо пользоваться услугами почтальона для передачи каких-то сведений или просьб. То мог бы быть ленсман, но он всегда присылал своего служащего. И уж точно не следовало ждать писем из Стокгольма.
Яхтфохт, по природе своей, не любил ничего нового и непонятного. Поэтому, сжимая в пальцах желтоватый, засаленный конверт, он пытался перебороть желание отправить его в камин. Несомненно, это было бы лучшим решением. Но, как человек ответственный, яхтфохт не мог этого сделать. Он ещё раз, на всякий случай, прочитал имя получателя на обороте, удостоверился в безошибочности. Обреченно вздохнул и открыл письмо:
«Уважаемый господин Юлий.
Нижайше прошу прощения за это письмо. Но, будучи в безвыходном положении, считаю, что оно будет уместным. Мы потеряли собственного яхтфохта, а наш дражайший ленсман не спешит предоставить нового. Поэтому мы вынуждены обращаться к вам.
Не стараясь выдать неуместной словоохотливости, перехожу к самому делу. Леса – наследие наших предков. И с одним из наших лесов приключилась необъяснимая беда, которая одновременно пугает и вызывает интерес. Зная о вашем профессионализме и учитывая, что вы самый доступный и ближайший яхтфохт, мы нижайше просим откликнуться на нашу просьбу и помочь в разрешении этой, бесспорно, серьёзной проблемы.
Наш город Сёдервун находится в 20 километрах к северу от вашей резиденции, по малому тракту до самого, так называемого, меллафлодерна - междуречья. У одного из мостов вас уже будут ждать.
Если вы согласны, то величайше прошу вас выехать немедленно.
С надеждой, бургомистр Карл Ларс Йохансон.»
Стоит ли говорить, что Юлий, который по природе своей не любил ничего нового и непонятного, сразу же начал бороться со своим крайним нежеланием ехать куда-либо. Но, как человек ответственный, он всё же поехал.

«Из Карлсбуна.

Господин ленсман. Я на некоторое время покидаю Карлсбун. Надеюсь вернуться сегодня же. Вызов отправил бургомистр из Сёдервуна.
С уважением, яхтфохт Юлий Аксель Свенсон»

Возница попался весёлый, знающий все окрестности или хотя бы похваляющийся своими знаниями. Пытался шутить, но Юлий был предельно серьёзным, поэтому возница вскоре замолк, и, казалось, совсем позабыл о пассажире в фиакре. Тогда яхтфохт, лишенный необходимости корчить серьёзное, неприступное лицо, задремал. А вскоре экипаж остановился, вырвав Юлия из сладкой дрёмы. Начинало вечереть. В воздухе витали травяные запахи свойственные весне, вперемешку с неприятным, тухловатым запахом беснующейся реки.
Юлий резво выскочил из фиакра и бодро пошёл к силуэту крупной кареты у одного из мостов.
- Не идите туда, господин. – Юлий резко обернулся, бросив подозрительный взгляд на вмиг погрустневшего возницу.
- Это ещё почему?
- Говаривают, что в тех местах безбожие, дьявольщина и ересь. – Возница судорожно перекрестился. – Туда не ходят и оттуда не приходят.
Юлий презрительно усмехнулся.
- А как же почта? К тому же я атеист. – Возница открыл рот для ответа, но «господин» так же резко развернувшись, пошёл к мрачной карете.
Карета была роскошной. Огромная, чёрная с позолоченными ручками, испещренная замысловатыми узорами. Яхтфохт смотрел на неё с нескрываемым, несвойственным ему восхищением. Ещё большее восхищение вызывала двойка крупных и статных вороных скакунов. Сам кучер тоже был немалых размеров. И хоть лицо скрывалось под опущенным капюшоном, он сразу понравился Юлию своим деловитым молчанием. На вопрос, ждёт ли он именно яхтфохта, кучер ответил сдержанным кивком и тут же открыл дверь молниеносным движением руки. Внутри карета была обита бордовым бархатом и даже содержала, что было крайней редкостью, небольшую коллекцию горячительных напитков. Но Юлий не пил на работе. Поэтому он решил уделить внимание тому, что происходит за дверью. Приметив, тем не менее, две, видимо потерянные кем-то, массивные серебренные монеты на противоположном сидении.
Ему сразу не понравился мост. Чернеющие, кое-как сколоченные брёвна, с сомнительными ограждениями по краям. Местами, сквозь стыки, была видна пенящаяся, безумная чёрная река. Берега были слишком каменистыми и высокими. С высоты перекинутого моста, лента реки казалась пугающе далекой. У Юлия захватило дух. Склизкий страх начал ползать где-то внизу живота. Яхтфохт закрыл глаза, но как назло обострился слух. Угрожающе скрипящие бревна, тяжелая, слишком тяжелая, но прыгающая на них карета. Гробовое молчание кучера и равномерный гул, продирающейся сквозь камни, реки. Таких мостов уже давным-давно не строили.
Юлий понял, что сумасшедше боится высоты. Каждую секунду, проведённую на мосту, ему чудилось, что из него вытягивают душу. И мост стал казаться бесконечным. По лбу яхтфохта ручьями тёк пот и он уже был готов сорваться на крик, когда мост внезапно кончился. Колёса вдруг успокоительно захрустели по гравию. Юлий нервно усмехнулся и провалился в бессознательное состояние.
Очнулся он, как оказалось, через несколько минут. Небо было всё таким же вечерним, под колесами всё так же хрустели камни. Не было страха. Не было даже следа от него. Воспоминание о мосте показалось Юлию смешным и чрезвычайно глупым. Он бросил взгляд на бутылки и почти не раздумывая наполнил заботливо приготовленный стакан коньяком.
Городок оказался безликим и старомодным. Крепко сбитые каменные домики, образующие узкие и грязные улицы, ещё не до конца изжили деревянные. Венчала город маленькая коренастая церковь. Её цветастые витражи выглядели бесконечно чуждо в этом царстве серого камня, почерневшего дерева и тёмно-оранжевой черепицы.
Небо, ещё не до конца чёрное, уже показало редкие звёзды.
Немногочисленные люди выглядели озлобленными и напуганными. Гремящая по булыжной мостовой карета, явно вызывала в них неприязнь. От раздраженных взглядов не спасал даже величественный вид кареты, впрочем, возможно именно в нём и была проблема. Но Юлия, к его собственному удивлению, подобная недоброжелательность ничуть не взволновала.

- Вы вызвали меня из-за ветровала? – Юлий не верил своим ушам, глядя на высокого и болезненно худого бургомистра с бегающими чернявыми глазками.
- Господин яхтфохт, вы не понимаете. У нас тут не бывает сильного ветра, не бывает бурь, не бывает ураганов. У нас даже ветряные мельницы не строят из-за постоянного штиля!
-Чушь. Если вы говорите о небольшом лесе, в котором все деревья вырваны из земли, то явно виноват ветер. И в любом случае: я ничем не могу вам помочь. – В Юлии кипел непривычный гнев, вперемешку с негодованием. Ему хотелось наказать бургомистра, сделать ему больно. Хотя бы за отвратительный мост.
- Господин яхтфохт, посмотрите на ветровал, ради всех святых! Люди боятся. Леса – наше наследие, наше всё. Мы живём лесом. Ещё несколько подобных ветровалов и большая часть нашего промысла будет уничтожена. Мы не успеем вывезти столько древесины до загнивания. Вдруг вы увидите причину. – В голосе бургомистра что-то дрогнуло.
- Тогда выезжаем прямо сейчас. Вместе.
- Но за окном ночь!
- Я не намерен торчать здесь до завтра. Я вообще отвечаю за другую область. Так едем к вашему ветровалу или мне уезжать? – Юлий поразился своей властности и в то же время почувствовал удовольствие. Бургомистр досадливо вздохнул.
- Едем.

Ветровал вызвал в Юлие интерес. Судя по количеству и размеру поваленных деревьев, по лесу должна была пройти невероятно мощная буря, которая и от недалеко расположенного городка оставила бы руины. Землетрясение такой силы повредило бы городу ещё больше.
Бургомистр всю дорогу не вылезал из кареты и с какой-то ожесточенностью посасывал дешевую сигару. Не вылез он даже и на ветровале, лишь когда яхтфохт вернулся, бургомистр задал отстранённый вопрос о мыслях Юлия, на который сам Юлий счёл возможным не ответить.
На ночь яхтфохта оставили в доме бургомистра. Юная дочка хозяина, подала скромный, но, тем не менее, вкусный ужин, состоящий из чуть теплой говядины и какой-то похлебки. Жена бургомистра, как оказалось, чем-то болела и слала свои извинения гостю. Поговорили о грозах. О безвременно почившем местном яхтфохте, который повесился на дереве подле своего домика. После трапезы и коротких пожеланий ночи, юная дочь бургомистра проводила Юлия в его небольшую комнату.
Кровать оказалась сносной, а огонь в маленьком камине быстро убаюкал уставшего гостя.

Лиловое, рассеченное полосами белых облаков, небо безучастно смотрело, как деревья вынимали свои корни из земли, поднимая фонтаны грязи и камней. Как трепетали их ветки, опадали иглы, осыпалась кора. И было в этом что-то ужасное и в то же время завораживающее. Неуклюжие гиганты. Они вынимали корни и падали. Один за другим. Падали друг на друга, так и не научившись ходить. И из сломанных веток тёк уже не прозрачный сок, а алая, необычайно густая кровь. И он сам был этими деревьями, и он сам был холодным небом, и он сам терял почву под ногами. То ли взлетая, то ли падая.
Юлий проснулся в испарине. Он ненавидел сны, как и ненавидел всё новое и необычное. Поэтому с самого утра его охватило болезненное раздражение, которое он всеми силами удерживал в себе.

«Из Сёдервуна.

Господин ленсман. Я вынужден остаться в этом городе ещё некоторое время. Судя по всему, здесь произошло какое-то не совсем обычное явление. Я постараюсь разобраться. Буду держать вас в курсе.
С уважением, яхтфохт Юлий Аксель Свенсон.»

- У вас тут можно как-то выехать из города, избегая мостов? – Юлий задал вопрос, обгрызая небольшую кость неизвестного происхождения. Бургомистр вздрогнул.
- Господин яхтфохт, боюсь что нет. Вы же знаете, что наш город находится между двух расходящихся рек, которые вновь сходятся, образуя подобие острова, на котором и находится Сёдервун? Все выезды из области проходят через мосты. – Бургомистр проглотил немного супа, как бы поставив своим чавканьем точку.
- А все мосты в таком плачевном состоянии? – Бургомистр, к удивлению Юлия, снова испуганно вздрогнул.
- Да… Нехватка финансирования, отсутствие мастеров… Наш лендрман совсем здесь не бывает.
- Понятно. Если вы не против, я бы немного прогулялся по городу. Поговорил бы с жителями. – Яхтфохта внутренне передёрнуло от перспективы прогулки. Но он, как человек ответственный, видел только одну возможность узнать что-то новое о странном ветровале.
- Да-да, конечно. Моя дочка вас сопроводит. У нас, уж простите господин яхтфохт, с предубеждением относятся к чужакам.
Юлию показалось, что бургомистр как будто бы рад от него избавиться.

Хорошая погода была не в силах развеять гнетущее впечатление от города. Юлий заметил, что многие дома пустуют. Людей на улицах в этот час не было вообще, яхтфохт сделал вывод, что все заняты работой. Дочка бургомистра при свете дня оказалась достаточно милой. Ей можно было дать пятнадцать или шестнадцать лет. Небольшая девичья грудь выдавала свои очертания сквозь мешковатую одежду. А на лице постоянно играла улыбка. Юлий почувствовал возбуждение и поспешил отвернуться.
- Священник сейчас в церкви? – Юлий решил поговорить хотя бы с пастором. Шпиль церкви призывно маячил над домиками.
- У нас нет священника. – Голос девочки был достаточно мелодичным.
- Нет священника? – Яхтфохт был безмерно удивлён. – То есть, как это нет? Он тоже недавно умер?
- У нас никогда не было священника. Мама говорит, что они ни к чему.
- За церковью кто-то ухаживает?
- Нет. Все говорят, что и здание само ни к чему.
- А как же Иисус Христос?
- Что это такое?
Юлий выпучил на неё глаза. Казалось, что она над ним издевается. В нём поднялся беспричинный гнев, который он мгновенно задавил, опять удивившись своей новоприобретенной вспыльчивости.
- А во что же вы тогда верите?
- В Понтифика.
- В Папу Римского? – Юлий был в недоумении.
- Нет в Понтифика.
Яхтфохт несколько мгновений молчал.
- Вы ему молитесь? Приносите жертвы?
- Иногда. – Уклончиво ответила девочка. Юлий решил не продолжать тему верований.
- А какая-нибудь таверна здесь есть?
- Есть. Я покажу дорогу.

Таверна пропахла потом и перегаром. Потолок почернел от копоти. Тавернщик, к удивлению Юлия, оказался худым и длинным. На посетителей он посмотрел с каким-то радостным придыханием, будто бы оправдались его наилучшие ожидания.
- Яхтфохт Юлий Аксель Свенсон. – Юлий протянул руку. Его подташнивало. Видимо от духоты помещения.
- Я знаю кто вы. – Скрипуче протянул тавернщик, пожимая руку. – Виктор.
- Питаю надежду, что вы мне поможете. Два или три дня назад погода вас ничем не удивляла?
Виктор внимательно изучал лицо яхтфохта, своим желтоватым кошачьим взглядом. Юлию становилось не по себе от затянувшегося молчания.
- Вы слышали о ванапаганах? Нет? А у вас нет ощущения, что у вас удалили один из внутренних органов? Слабость, может быть? Беспокойство?
- Как это относится к погоде? – Холодно спросил Юлий, прислушиваясь к своему организму. И ощущая вновь поднявшуюся злость. Виктор гадко ухмыльнулся.
- Просто я никогда не испытывал того, что испытали вы. И мне, безусловно, интересно. Так, что же?
Яхтфохта охватило бешенство. Ощущение того, что эти, не умеющие даже читать, простолюдины держат его за какого-то дурака, подстегивало агрессивность. Он с трудом сдерживал дрожь в голосе и удивлялся. Удивлялся. Он всегда был бесконечно спокойным. Что с ним случилось?
- Что же я испытал, простите? – Голос, всё таки, предательски дрогнул. Недоверчивый смешок тавернщика окончательно разорвал узы самообладания. Потемнело.

- Вы убили его! Вас вилами заколют! – Визг девчонки пробудил сознание Юлия. Он посмотрел на неё мутными глазами, почувствовал возбуждение и кинулся. Мышцы сами выполняли приказания свыше. Удовлетворяя свои низменные потребности, он орудовал, неизвестно откуда взявшимся ножом. Он принадлежал тавернщику? Сознание опять покинуло тело.

Липкая, как клей, кровь сковывала пальцы. Юлий знал, что это кровь. Знал, что сделал. Знал как. Он осторожно приподнялся на локте, пытаясь открыть залепленные всё той же кровью глаза. Он сразу понял, что находится в пещере. На него капала вонючая вода.
- Очнулся? – Голос прокатился громом . – Не вини себя.
- В чём? – Яхтфохт закашлялся.
- В убийствах. Ненависти. Похоти. – Юлий попытался рассмотреть собеседника, но густая тьма скрывала его очертания.
- О, Боже.
- Ты атеист. Зачем упоминать Бога?
Юлия вырвало, а при попытке встать из-за пояса выпал нож.
- Кто ты?
- Наследие. Дряхлое прошлое. Легенда.
Гнилая вода равномерно капала. Камни были безжалостно острыми.
- Понтифик?
- Да. Я - строитель мостов. Ты прав.
- Что со мной?
- Может ты слышал легенды о Ванапаганах?
В мозгу Юлия проявились картинки великанов из детских книжек.
- Пожалуй. И ты один из них? – Яхтфохт не смог скрыть злую усмешку.
- Да.
Юлий захохотал, хоть смеяться и не хотелось. Смех разошёлся пугающим эхом. Он подобрал нож и сжал его в кулаке.
- Я не верю в Бога, но ещё больше я не верю в мифы.
- Твоя воля. Но мной объясняется ветровал. И что ещё важнее объясняются твои преступления. Не перебивай и не смейся. – Ванапаган вышел из тьмы. Если бы Юлий мог напустить в штаны, то он, несомненно бы этим воспользовался. Существо было огромного роста. Сталактиты рядом с ним казались небольшими сосульками. Но больше всего пугало лицо. Дряблое, злое, серое. И болтающийся между ног фаллос, размером с самого Юлия.
– Я последний. И именно напоследок я просил себе жертву. Но не бойся. Я не пожираю мяса, я питаюсь душами. Строю мосты и они меня кормят. Благословление или проклятие, что моя семья поселилась меж двух рек? Благословением было то, что мы выжили. Нас не уничтожили рыцари, ибо чтобы пройти к нам, надо было перейти мост и потерять душу. Мы – понтифики. Но эта изоляция стала и проклятием. Как быстро разнеслась весть, что места заколдованы и опасны? Как быстро жители Сёдервуна нас обнаружили и перестали переходить реки по мостам? Так начали вымирать мы. И так начали вымирать они. В этом городке каждый друг с другом, по меньшей мере, в двоюродном родстве. Они вымрут. А мы уже вымерли. Я последний. И в последний раз, вырывая деревья, я требовал жертву. Тебя. И ты уже горишь в аду, хоть тело твоё живет. Твоя душа дала мне немного сил. Я – наследие предков, которому поклоняются. А ты моё последнее творение. Уйди прочь. Или повесься на вожжах, застрелись, ибо дальше ты будешь владеть собой меньше и меньше. И жалеть о содеянном в редкие минуты просветления. Я последний.

«Из Ада.

Мистер ленсман. Я покинул Швецию. Отправляясь в Англию, принимаю имя Джек. Мы никогда не увидимся. Надеюсь, что вы найдете нового яхтфохта. И надеюсь, что не будете в обиде на меня.
С наилучшими пожеланиями, Джек».

Исправлено: Balzamo, 21 октября 2011, 07:47

Margaret

20 октября 2011, 17:35

Встречаем четвертого умирающего дедушку подряд!

Братство

Июнь, 14.
Сегодня ночью умер дед.
Утром пришли люди – в синих куртках и увезли его, теплого, сонного, прямо с постели, связав по концам белую простыню.
Сказали, что похоже на сердечный приступ. А ведь он был еще крепким дедом.
Мне надо выпить лекарство. А не то будет припадок. Буду биться в припадке. Мысли путаются.
Он умер до твоего рождения, Шура.
Вскрытие покажет. Ты же не знаешь, как делают вскрытие, правильно? Я расскажу. Располосовывают всего, пилят череп (пилу приходится часто менять, она быстро тупится), разгибают плоть, промывают…

Июнь, 20.
Я расклеился после смерти деда. Помню похороны, смутно помню лицо деда, какое-то неуловимо иное, чем при жизни, даже, пожалуй, какое-то благородное.
Я очень боялся за вас с мамой, ей же больше сорока, и так опасно, а тут такое горе. Но ничего. Не знаю как ты (про это только она знает), но она держалась. Она в сером была, не по обычаю. Наверное, черные платья на животе не сходятся.
Я подошел к ней и спросил, моно ли, я с вами опять жить буду, раз бабка и дед умерли. Она что-то сказала невнятно и отвернулась, а отчим, твой отец, Шура, отвел меня в сторону и долго объяснял, что маме нужен покой, что у нее и так сплошные стрессы, а в ее состоянии это вредно, что мне уже почти 20, и они меня не бросают ни в коем случае…
Мне стало противно, но я промолчал. Ты же не виноват во всем этом.

Июнь, 23.
Я очень жду тебя, мой дорогой брат.
Я сделаю тебе королевский подарок. Я буду записывать все, что вспомню, что видел, что знаю, и ты родишься не пустым, не чистым листом. У тебя будет преимущество перед множеством младенцев. Стартовый капитал. Трамплин. Ты сможешь опереться на все знания и чувства, что я вложу сюда. Они станут нашими общими. Твоими и моими.

Июнь, 30.
Мы учились в одном классе, и имя у нее было непривычное, такое имя, что в русском языке и ни к какому склонению отнести нельзя.
Татевик.
Ее можно было называть по-разному. Как в Армении – с долгой и сильной гласной – ТатЭвик. Или, на обрусевший манер, ТатЕвик. Учителя называли ее ТатевИк, мне это нравилось, была в этом какая-то лихость.
Но больше всего мне нравилось короткое имя – Татев. Оно было мягкое, женское, так и мерещились опущенные глаза, вышивание и покой.
Ничего такого в этой чертовке не было. Вся, как есть, ураган. Притворяться не умела совершенно. Вперится глазами, ноздри раздуваются, брови, и так по-кавказски большие, и вовсе в одну линию сходятся. И сразу видно – ненавидит. Никаких полутонов – или-или. Смеялась она много, особенно с парнями… не со мной, с другими. Подвижная была очень, вечно пританцовывала, летала, спокойно постоять минуту не могла.
Какая у нее была смуглая кожа! Как маслом намазанная, и это ее не портило, так и хотелось прикоснуться. А волосы у нее были кудрявые, она изредка их выпрямляла, раскладывала, распущенные, по плечам, становилась похожа на какую-то тусовщицу. А уж если она в такие дни фотографировалась, становилась так, чтобы бедра вынести вперед, и губы надувала, так я и вовсе избегал на нее смотреть.
Стыдно было. За нее.
Я ее любил. Видя, какая она пустая и глупенькая, но ладная и ловкая. Ее любил я, а все остальные ее ухажеры – веселые, в подвешенными языками, с крутыми мобильниками в карманах – ее не любили. Жалкое зрелище было. Худосочный ботаник, глядящий на первую красавицу. Жалкое.
Я помню, как в первом классе (я и тогда ее любил), она забралась высоко на дерево, и я полез вслед за ней, но упал и сильно ударился. Кажется, я рыдал и бился головой об асфальт, а она парила где-то на уровне небес.
Тогда примерно у меня диагностировали эпилепсию.
К чему Сашке об этом знать? Он вырастет, а у нее волосы будут не черные, а седые. И морщины. И одрябшая фигура.
Ладно, не буду удалять. Пусть знает, как это опасно, когда кожа как будто маслом намазана.

Июль, 2.
Бабка умерла около двух лет назад. Не знаю, почему вспомнил, наверно, из-за деда.
Она была добрая какая-то, простая, и никогда не стеснялась в выражениях.
Она вышла в 18 лет за вдовца с сыном, этот вдовец умер через год, а у мальчика не было никаких родных, кажется, их деревню сожгли в войну. И моя бабка взяла его себе.
Представляю.
Лето. Кабинет. Стол, за столом чиновник. Из каких-нибудь органов опеки. Чиновник похож на треугольник – голова узкая, плечи средние, а пузо большое. Встанет в полный рост – будет похожим на ромб, потому что ступни маленькие, аккуратные, женские.
Жесткий стул. На нем, сжав колени, и положив на них руки, сидит бабка. Она молода, но руки уже какие-то наработанные, и ситцевое платье не идет ей совершенно. На лице вздулись три или четыре лоснящихся прыща – молодая, во-первых, ест всякую гадость, во-вторых.
Чиновник смотрит на нее со скукой и утирает платком пот, скапливающийся у перешейка очков.
- Ты сама подумай. Тебе общежитие завод дает. Комната маленькая, денег тоже мало. Да и когда тебе с ним возиться?
Бабка поначалу оробела от его казенного слога, толстой оправы очков и монументальности стола – символа, оплота, его чиновничьей власти. Но она росла в деревне, и именно вследствие своей робости вдруг сделалась ужасно нагла:
- Ничего, потеснюсь. Не отдам. Не отдам, и все тут.
Чиновник вздохнул:
- У нас ему лучше будет.
…тут я оглядел комнату, пытаясь найти аргументы за чиновника, потом махнул рукой, и описал так, как вижу сам…
- У нас трехразовое питание. Уход, присмотр, обучение. Человеком станет.
Будь я на ее месте, я бы дрогнул. Спросил «Точно хорошо кормят?», и чиновник разродился бы речью, и я убаюкал бы, усыпил свою совесть. Ведь правда, государство лучше позаботиться. Да и я взрослый только по паспорту… Кому в 19 лет нужен чужой ребенок?
Но бабка была, видимо, другой породы и другой крови:
- Да как же! Дома всегда лучше, какой бы дом ни был, чем в ваших приютах.
- О себе подумай. Кто тебя замуж с ребенком возьмет?
Бабка вдруг усмехнулась и с неожиданно прорезавшимся вологодским говорком сказала:
- Кто-нибудь, да возьмет. Тебе что. Ты мне не жених.
Чиновник покосился на правую руку с безобразно желтым, вздувшимся, как нарыв, кольцом и подумал, что да, не жених.
А бабка смотрела на то, что он стар, что у него под ногтями грязь, что его пот пахнет помоями, и тоже думала, что да, не жених.
Так они и разошлись, и бабка увела за руку семилетнего Лёньку, моего дядю, дядю Леонида, с отдышкой и глазами навыкате.
Замуж за деда она вышла через полгода, а еще через два – родила мою мать.
Вот такая у нас была бабка, жалко, ты не застал.

Июль, 19.
Понял, что необычайно много пишу о женщинах. Надо написать о мужчинах, чтобы Шурка знал, как ему поступать, с самого детства.
И не мучился пустой рефлексией, как я.

Июль, 24.
Деду сорок дней. Надо написать о нем.
Не об отце же писать. Отца у меня не было. Вернее, был, капитан дальнего плавания в самом раннем детстве. Не отец, а так. Материна неуклюжая ложь.
Итак, дед всю войну прошел танкистом… Отвратительное начало, слезливое и надрывное. Как в газетенке какой-нибудь. Вначале о том, какой он был бравый, как женился на любимой и все делал правильно, не обманул никого, не украл, а если и убивал, то на Священной Войне. В середине пишут, какой он теперь жалкий, как его обижает правительство, беспринципные родственники, хорошо усвоившие правило «урви побольше». И в конце непременно пишут что-нибудь эдакое, типа «Воевал, страдал, а за что?»
А если уж герой сюжета умер, то квасной патриотизм и давление на жалость прямо-таки задавливают объемом.
«И гибну, принц, в родном краю, клинком отравленным заколот».
Тьфу. Разозлился, и случился приступ.
Не буду писать про деда.
Я не любил его.
…но он ведь и правда всю войну прошел танкистом. Всю. Все четыре года.

Июль, 27.
Чем ближе твое рождение, тем мне страшней. Ты пока еще не существуешь, но скоро начнешь существовать. Ты изменишь мир вокруг тебя. Врачи, которые будут тебя принимать, могли бы в это время прикорнуть на диване, если бы тебя не было. Отчим не задел бы локтем прохожего, спеша на молочную кухню, прохожий не пришел бы в дурное настроение, на поссорился бы с начальником и состоялся бы как ученый. Ты так мал, а твое влияние на мир так бесконечно.
Мне иногда хочется пройти тенью мимо этого мира. Бесплотной, невидимой, не умеющей вмешаться. Посмотреть на мир без себя. Как жаль, что это невозможно.

Июль, ночь с 27 на 28.
Я прочел у Шопенгауэра, что жизнь – штука мерзкая, и таких страданий, которые мы в ней претерпеваем, в сущности, не стоит. Еще Сократ говорил, что лучшее благо для человека – и вовсе не родиться.
Согласен с обоими.
Не живи, мой брат, не живи.

Июль, 31.
Я был не прав, когда хотел подарить тебе свои воспоминания и чувства. Никто не рождается чистым листом.
Но я начал все это, я передаю их тебе по капле. Что мне теперь делать? Я не могу остановиться.

Август, 4.
Видел сегодня в автобусе – сущее удовольствие смотреть, как вечером он щелкает зубами-дверями – вхолостую. Потому что никто не входит и не выходит.
Видел мужика с удивительно синими глазами. Ну прямо как сапфиры. (Ужасно пошлое сравнение в духе стишков 18-19 веков) Ну или как небо. (Не менее банально. Никогда не прибегай к таким сравнениям, Сашка).
Я подумал – линзы такие. А у него на руках сын сидел, он повернулся – и у него такие же синие глаза. Не линзы, а правда, значит.
Чудно.

Август, 10.
Бросил свою бесполезную писанину. Бросил и вышел на улицу к людям. А там все также убого и нелепо, как в моей голове и моей писанине. Вернулся. Тошно.
Кажется, я забыл выпить карбамазепин. Ненавижу его, от него мысли все словно влажной тряпочкой протираются. Если часто пить – отупею. А не пить нельзя, вдруг сильный приступ, а я один живу.
Нееет… Не все так плохо. Если много выпить, то можно умереть.
Умереть. Уснуть и видеть сны.

Август, 29.
Скоро все пойдут в институт, а я не пойду. Я инвалид. Я калека.
Видел сегодня попа в черной рясе. Несмотря на то, что он говорил по мобильному телефону и вообще выглядел смешно, я его пожалел. Духота, жара, а он в черном.
Не верю в силу этой религиозной мути. И ты, Сашка, не верь.
Есть только разум, холодный и чистый.

Сентябрь, 17.
Знаешь, я сначала очень не хотел тебя.
Мне была отвратительна мысль, что моя мать – моя неприкосновенная мать, моя святыня (все матери - святыни), спит с этим маленьким черноволосым человеком. Я представлял их голыми и сходил с ума от ревности и отвращения.
Когда она мне сказала, что родишься ты, я возненавидел весь свет. Я на беременных и мам с колясками просто глядеть не мог.
А потом… знаешь, человеческий разум столь сложен, а движения души зависит от малого. Я увидел собаку. Она живет во дворе дома, моего, где я жил с бабушкой и дедушкой. Ее зовут Пальма, потому что у нее большие развесистые уши. Так вот, как-то я увидел, что у нее появились щенки.
Она и так-то не голодала (ласковая. Это гордые голодают, а ласковые никогда), а теперь ей старушки чуть ли не свинину носили
Поглядел я на щенят. Хорошенькие – круглые, слепые только.
И все простил почему-то.
Сам не знаю почему. Вроде бы я не сентиментален.

Не помню
Не знаю

Я позвонил матери, она не брала трубку, мобильный был отключен. Потом позвонил домой. Отчим отрывисто сказал, что вы в роддоме.
Только он сказал так «Она в роддоме». Как будто тебя для него нет, только мама.
Для меня ты есть. Я докажу тебе это.
Сорок светленьких таблеток лежат передо мной. Как думаешь, их лучше сразу, или посмаковать, а, Шурка?
Ты отнял у меня мои воспоминания, мою личность, меня самого. Но я на тебя не в обиде. Ты же мой брат. Ты прочитаешь эти записки и проживешь две жизни – за себя и за меня.
Я люблю тебя, братишка.
Лучше все разом выпить. Я не передумаю, конечно, но мало ли?
позже
Вот и все. Попросил соседку зайти завтра, обязательно, не успею протухнуть. Пойду лягу.
Ты наверно, уже живешь и дышишь.
Прощай.

В 8.14 Марина Андреевна Голубенко, 42х лет, родила мертвого мальчика, ростом 49см, весом 1,950 кг. Несмотря на все усилия врачей, дыхание вызвать у него так и не удалось.

A Arago n'hi ha dama
que e's bonica com un sol,
te' la cabellera rossa,
li arriba fins als talons

СООБЩЕНИЕ НОВАЯ ТЕМА ГОЛОСОВАНИЕ

1«262728293031323334»242