|
|
| |
| AP |  | |
|
|
| |
Итак, друзья мои красноглазики.
Сама не знаю, зачем я это продолжаю, перечитанное сейчас кажется мне наивным и детским – и не думаю, что сейчас напишу лучше, а идеей я почти перегорела. (Сейчас меня захватили Хроники и один из вечных библейских сюжетов, но на это мой корявый язык все же не покусится).
А надо доводить дела до конца)
Падададам – встречайте страдания Сейфера!
Глава 9.
- …Вот поэтому я и оказался здесь, - Сейфер поставил чашку с чаем на стол и выжидательно посмотрел на Крамеров. Сид переглянулся с женой и спросил:
- Что же ты собираешься делать теперь?
Сейфер помедлил с ответом:
- Я пока не решил. А вы?
Эдея подлила ему в кружку чая и с улыбкой сказала:
- Да тоже, что и раньше. Детей растить. Конечно, восстанавливать приют придется еще долго, но Сид скопил небольшую сумму, этого хватит на покупку стройматериалов. Он хорошо плотничает. Я думаю возделать грядки, посадить репу, морковку, капусту. Буду полоть и поливать, климат тут хороший… Может, дети помогать будут. Корову заведем, козу. Вот правда с мясом проблемы, я не смогу забить свинью… Придется покупать и привозить. Может, старшие наши дети помогать будут…
Сейфер неожиданно поймал себя на мысли, что, будучи колдуньей, она была во много раз прекраснее. Раньше ее щеки покрывала равнодушная бледность, теперь они горели, когда она говорила о картошке и капусте. Она держала в руках тысячи жизней, а теперь в хлеву боится зарезать грязную, жирную свинью, чтобы потом разделать ее, ободрать мясо с костей, отделить сало…
Сейфер глядел на нее с ужасом и отвращением.
Сид мягко положил руку на плечо жены и прервал поток ее мечтаний:
- Работы много, конечно. Но одно дело – государственный приют, и другое дело – наш приют. Да и соскучился я по детям, студенты все-таки не то.
Он улыбался, и Сейфер видел, какая щербатая у него улыбка.
Он встал, он не хотел здесь больше находиться. «Какие же они жалкие.»
В дверь постучали – требовательно, громко. Такой стук не спутаешь ни с каким другим звуком – так приходят, чтобы забрать, разрушить, вырвать. Так приходит, звякая железом и играя мышцами, Сила.
Сид осторожно выглянул в окно и тихо сказал:
- Солдаты… Много.
- Сид и Эдея Крамеры! Открывайте! У нас есть ордер на обыск вашего дома. Вы скрываете международного преступника!
Эдея метнулась к Сейферу, подскочила на цыпочках, поцеловала его в лоб, торопливо обняла и сказала:
- Беги. Через черный ход. Мы задержим их. Ну же, сынок!
Сейфер повернулся и побежал, краем уха слыша диалог Эдеи и офицера – она искусно играла, она говорила им, сомневалась, боялась открывать вооруженным людям – а вдруг они просто бандиты? Она требовала доказательств, что они не бандиты, разыгрывала удивленную клушу, она тянула время, она спасала его, Сейфера.
Сейфер почувствовал что-то вроде раскаяния за свои предыдущие мысли.
Он распахнул дверь черного входа и отступил на шаг назад – на пороге стояли солдаты.
На удивление быстро его доставили в галбадианскую тюрьму. Он терялся в догадках, что и почему, и мрачные мысли приходили в голову, но никто ему ничего не сказал.
Когда за ним захлопнулась дверь камеры-одиночки, он некоторое время постоял, качаясь с носка на пятку, а потом сел на привинченную к полу кровать.
Старый сторож, которому кто-то из конвоя обмолвился о имени заключенного, совсем потерял покой. Он бегал по коридору и дергал себя за поредевшие волосы.
Потом на его лице проступила жестокая, безумная радость и предвкушение. Он отпер дверь камеры и спросил:
- Алмази?
Сейфер только угрюмо посмотрел на него. Сторож дернулся и сказал:
- Тебя судили за преступления против Мира… И приговорили. На рассвете казнят.
Сейфер попытался встать, приподнялся, но тотчас рухнул обратно на кровать.
А старик сглотнул – облегчения от слов не было, и перед глазами все плыло лицо единственного сына, убитого в этом конфликте, развязанном колдуньей и этим Алмази.
«Мучайся теперь… Всю ночь. Ты убил моего сына, ты сделал несчастной мою жену…»
«Отчего мне должно умереть завтра? Мне. Умереть. Эти слова вырываются из моего сознания, я не могу их соединить воедино.
Мне. Умереть.
Как? Разве это возможно, чтобы я перестал существовать? Я. Ведь без меня мир рассыплется, без меня моего мира не будет.
Я не могу умереть… никогда. А тем более сейчас – когда я молод.
Но те… ввязаные в войну, тоже были молоды.
Тоже любили девушек, копили денег, ссорились с друзьями, враждовали с сокурсниками.
Неужели… они были как я?
Нет! Они – это они, а я – это я! Они не могли преступить, они не умели любить и служить, у них не было мечты. А у меня была. И пусть она привела меня сюда, я был велик своей мечтой. Она стоила и жизни, и смерти.
Если бы мне надо было еще раз прожить свою жизнь, и снова выбирать, то я снова бы выбрал это. Я не отрекусь от своей мечты.»
Сейфер успокоился и сел на кровать – на удивление она оказалась мягкой, и от накрахмаленного белья пахло свежестью и чистотой. Сейфер снял плащ, повесил его на железную спинку кровати, расправил складки и лег на кровать. Но сон не шел к нему, да и глупо было бы тратить последнюю ночь на сон. Он пару раз повернулся с боку на бок, но потом раздраженно сел и поморщился.
Ему, должно быть, и самому хотелось не думать, но у него не получалось.
«Почему, ну зачем дают они эту страшную ночь? Зачем – целую страшную ночь мучений? Ведь это ничего не изменит… Легче было бы – чтобы раз и все.
Что я скажу им? Что-то злое, что-то, чтобы они поняли, что я ухожу несломленный…»
- Впрочем, что это я? – спросил он себя вслух, встал и звук его собственного охрипшего голоса отрезвил его, - Суда не будет. Меня просто посадят на электрический стул.
«Какая это смерть? Что я буду чувствовать, когда ток обожжет мое тело?
НЕТ! Не думать, не думать!» - и он в отчаянии стиснул холодные решетки на окне.
Там, за окном – черные в темноте ночи стены тюрьмы, и зачем-то колючая проволока. «Можно подумать, сейчас кому-то помешает колючая проволока. Средство защиты… Нет, она не для того тут натянута. А для страха. Для того, чтобы мы боялись. Небо перестает быть безграничным, когда его втискивают в квадрат зарешеченного окна. Бесконечность объята человеком, бесконечность сброшена с пьедестала, бесконечность исчислима!
Жалкое зрелище.
Наверное, столь же жалкое, как и наши детские ссоры со Скволлом. Скволл. Что он сейчас?» - и Сейфер подумал о своем недавнем враге с нежностью – ведь Скволл связывал его с памятью, с тем, благодаря чему Сейфер был еще жив и сейчас метался в клетке, как пойманный лев.
«Скволл тоже сражался за мечту. За любовь. Забавно, если вдуматься, мы мечтали об одном и том же. Все люди мечтают об одном и том же.
И старики, и дети, и толстые, и спортсмены, и девушки, и мужики, и повара, и военные…
Военные.
А у скольких я отнял возможность мечтать? Госпожа моя, что я сделал? Что мне делать, матушка?».
За окном побелел краешек неба. Страшно, неотвратимо, неумолимо. Сейфер на выходе вскрикнул:
- Нет! Стой, светило! Не всходи… Не всходи…
Он поднял глаза на вентиляционную отдушину и все понял. Разом – все. Кто он и зачем. Что он сделал и что ему делать теперь. Лицо Матроны мелькнуло перед ним и погасло.
- Не всходи, не всходи – он твердил эти слова бездумно, как молитву, пока его руки размыкали пряжку ремня.
Ровно в семь сторож поднялся со своего кресла, в котором за долгие годы службы научился спать сидя, потер разболевшуюся поясницу, и потянулся.
Сегодня он плохо спал – все мерещился уже оплаканный сын, когда его привезли хоронить, лицо у него было совсем не геройское – а жалобное и удивленное, разом потускневшая жена, безмолвной тенью шмыгающая по дому. И – напротив – молодой румяный парень, выше и его, и его сына где-то на голову, пышущий здоровьем… Алмази. И фамилия-то у него красивая – Алмази.
Почему жизнь так несправедлива? Но ничего, ему сегодня уж точно не спалось. Хоть чуть, а отомстил пожилой сторож за всех ушедших сыновей.
Он вздохнул.
Через полчаса придет сменщик, надо сделать обход.
Все было тихо, заключенные спали – по-разному, и все, как один, во сне походили на детей.
Перед камерой, где ночевал Алмази, сторож на секунду замешкался, потом открыл ключом дверь и замер в удивлении.
«Рапорт
От майора Вигсса, начальника смены
Полковнику Беджу, начальнику тюрьмы
В 7.40 ко мне прибежал старший лейтенант N, он сказал, что имеет новости необычайной важности. Я последовал за ним на его этаж, и он привел меня к камере, где содержался обвиняемый Алмази. Дверь была распахнута, в замке торчал ключ. Мы вошли. На вентиляционном люке висел ремень.
Обвиняемый Алмази лежал в углу комнаты, синее лицо его, глаза навыкате, неестественная шея и отсутствие дыхания, на первый взгляд позволяли констатировать смерть от удушья.
Старший лейтенант Грин, который, по-видимому, и вытащил его из петли, сидел рядом. Он обнимал труп Алмази за плечи, голова Алмази лежала на коленях Грина, и лейтенант водил по нему ладонью, пытаясь разгладить морщины.
Грин баюкал его, как сына, по его лицу катились слезы и он пел старинную колыбельную:
В сумерках бродит старуха
Бродит старуха со страшной клюкой!
Дети, дети! Вы всегда
Засветло возвращайтесь домой.
В дальнейшем, лейтенант Грин, представленный независимой психологически-медицинской экспертизе, был признан невменяемым.»A Arago n'hi ha dama
que e's bonica com un sol,
te' la cabellera rossa,
li arriba fins als talons |
|
Ура-ура-ура! Продолжение ^_^ 
*а мне было жаль Сейфера Т_Т*
